Или - что, например, мы почерпнули для себя нового о Петре через его отношение к князю Михаиле Алегуковичу Черкасскому?.. Это после того-то, как царь узнал, что заговорщики "во место" его, Петра, хотят поставить царем именно этого человека, любимого всей Москвой... Если мы и не скользнем взглядом по этому единственному в романе упоминанию о князе Черкасском, а задумаемся о его дальнейшей судьбе, то уж, наверное, по историческим стереотипам нашего века будем ожидать для него самого худшего.
Однако Петр... и сам любил этого действительно славного характером и толкового в любом деле человека - и не изменил своего отношения к нему. А дореволюционный читатель, наоборот, после этих строк подумал о Петре только хорошо... Потому что он, тот читатель, сразу же, как только прочитал об этом, неожиданном для самого Черкасского соперничестве, вспомнил из истории о том, что, когда в 1707 году шведский король Карл XII, разгромив тех, кто противостоял ему в Северной и Средней Европе, двинулся со всей своей армией в Россию, именно князю Черкасскому вверил Петр судьбу Москвы!
Чтение этого романа непривычно еще и потому, что его автор, так же, впрочем, как и современные ему читатели, изучал историю общества без отделения ее от истории религии, - отсюда не только истинное знание истории России, но и наполнение романа всей той жизнью, реалий которой (например, подлинной истории закладки Санкт-Петербурга) мы не найдем в нашей современной исторической беллетристике.
Не бесспорны, однако же, наверное, интересны выводы автора о том, какой характер приняла бы война со шведами, если бы она оставалась исключительно "Северной" войной, не спровоцируй Мазепа Карла XII на его поход именно в Украину своим обещанием поднять ее против России. Собственно, рассуждения автора на эту тему можно понять только таким образом: сам же допуск ("а, что, если?..") союза Украины со Швецией исторически неуместен.
А как хороша, по-девчоночьи искренна и прелестна в романе Мотренька совсем еще юная дочь Кочубея! Рисунок ее в таком возрасте мог быть только романтическим, именно такой он и в романе Мордовцева - совсем еще далекий от драматизма пушкинской Марии.
И лишь печальная песнь слепого кобзаря, его "дума" о трех братьях, бежавших из турецкой неволи, тревожит ее, нарушает безмятежный покой ее души. "Дума" в романе дается на украинском языке - это удивительное и волнующее чтение для русского читателя: как будто вспоминаешь те слова-чувства, которые были когда-то в самом начале...
Пожалуй, здесь место сказать о том, что как художник слова автор этого сборника русских произведений начал в украинской литературе.
Первое произведение Данилы Мордовца, поэма "Козаки и море" (1854 г.), - это юношеское, радостное упоение ярким, красочным началом поэзии самого Шевченко, его "Гайдамаками", "Гамалией"...
Но уже о рассказе "Нищие", написанном Мордовцом в следующем году (напечатан в 1885 г.), Иван Франко отозвался как о произведении "оригинальном", "глубоко задуманном"... Здесь уже не романтика упоения жизнью, нет: тихая искренность повествования, простота фабулы - но тем больше трогает душу это смиренное всепрощение обойденных жизнью старцев... Затем (в 1859 г., напечатаны в 1861 г.) последовали рассказы "Звонарь", "Солдатка".
Автор вступительной статьи к украинскому двухтомнику писателя В. Г. Беляев пишет о том, что простотою, лиризмом, мелодичностью и задушевностью повествования рассказы Мордовца близки к рассказам такого замечательного украинского писателя, как Марко Вовчок, что они даже написаны раньше "народних оповiдань Марка Вовчка"*.
_______________
* Д а н и л о М о р д о в е ц. Твори. - Киев, 1958.
В украинскую литературу Мордовец возвращался в течение своей жизни не один раз; это возвращение выражалось уже и в том, что некоторые из своих, написанных и опубликованных ранее на русском языке произведений, например, повесть "Палий", он переводил и печатал теперь на украинском языке. Романы и повести, написанные им на темы исторического прошлого Украины, такие, как "Сагайдачный", "Царь и гетман", "Архимандрит и гетман", "Булава и Бунчук", а также другие произведения, в той или иной мере затрагивающие эти темы, были настолько читаемы, что, по данным библиотек Киева, Харькова, Екатеринослава и Чернигова, Мордовцев в первой половине 90-х годов был здесь самым читаемым из всех русских писателей страны. Этот факт нельзя не отметить и как одно из многих свидетельств возрастания национального самосознания украинцев.
Прошлое мы постигаем настолько, насколько его чувствуем, - одних знаний тут недостаточно. И если труды научные, написанные Мордовцевым в свете демократических настроений современной ему интеллигенции исследовали политические движения прошлого, то его историческая беллетристика родилась из желания понять чувства того времени - попытки дать историю человеческих чувств, пусть и не всегда удачные, явили нам Мордовцева-писателя. Хотя в романе "Державный плотник" приоритет идеи над образом явный - идеи государственности и ее воплощения в образе Петра I. Но до сих пор в искусстве и литературе образ царя-реформатора - прежде всего выражение этой главной, выстраданной русским народом идеи.
Особенный интерес в России к прошлому своего народа возникает после и перед великими событиями. После войны 1812 года выражением этого интереса в исторической беллетристике стали романы и повести Кукольника, Полевого, Зотова, Загоскина, Лажечникова. Затем, после некоторого спада, после злободневных произведений, вызванных ожиданием и результатами отмены крепостного права, история государства и общества вновь стала привлекать к себе пристальное внимание. И это было результатом уже не военных, а внутренних потрясений: создание революционных партий, взаимный - царской администрации и народовольческий - террор. Члены группы Нечаева объявляли "мужицкую революцию", которая виделась им как "всеобщее беспощадное разрушение", применяли такие "ребяческие приемы", как "обманы... мошенничества и насилия"*. Было совершено - впервые не в результате дворцового переворота, а как "отмщение за народ" - убийство монарха. Мордовцева оно потрясло, и не только как ответ критикам его романов прозвучали на следующий год со страниц журнала слова: "...какой исторический рост человеческих групп двигает вперед человечество свободный или насильственный? Мне всегда казалось, что последний не имеет будущего, а если и имеет, то очень мрачное"**.