Но некоторые ученые преуменьшают значимость объективного элемента, предпочитая акцентировать более субъективную роль историка. Эта тенденция была характерна прежде всего в конце девятнадцатого – середине двадцатого столетий. Уолш перечисляет некоторые субъективные факторы, разделяя их на четыре категории: личные предпочтения исследователя, предубеждения группы, различные концепции исторической интерпретации и мировоззренческие конфликты[581]. Чарльз Бирд, соглашаясь с такой расстановкой акцентов, приводит схожие основания[582].
Но, начиная с середины двадцатого века, большинство историков отдают предпочтение синтезу объективных и субъективных идей. Они стремятся выявить факты прошлого, используя при этом как можно более объективные инструменты исторического исследования, но при этом они серьезно воспринимают ограничения, вызванные разными субъективными факторами. То есть, признавая всевозможные внешние влияния, мы по-прежнему располагаем значимыми историческими методами, позволяющими исследовать прошлое и решать, какие же события действительно в нем происходили[583].
Существует множество причин, по которым многие современные ученые предпочитают именно такой синтез и стремятся к обнаружению объективных фактов, несмотря на субъективные ограничения. Личные предпочтения могут исказить интерпретацию данных и, соответственно, повлиять на выводы исследователя. Но те, кто утверждает, будто эти факторы непреодолимы и настолько серьезны, что из-за них обесцениваются все исторические выводы, серьезно ошибаются. Историки и философы, изучающие этот предмет, в последнее время обращают внимание на многочисленные проблемы, связанные с релятивистской гипотезой; этими проблемами и объясняется «падение статуса» данной позиции[584].
Во-первых, ощутимый удар по взглядам релятивистов наносит утверждение, что всякое историческое знание относительно и содержит внутреннее противоречие. Нагель показывает, что, когда делается подобное утверждение, известен по крайней мере один объективный вывод, поэтому вполне возможны и другие[585]. Кристофер Блейк высказывает схожее критическое замечание: «... либо релятивизм ошибочен, либо, если он истинен, сам этот вердикт носит лишь относительный характер...»[586]
Удивительно, что даже Чарльз Бирд (которого часто называют «главным защитником» исторического релятивизма[587]) полностью признает эту проблему. Мало кто описывает ее так ярко и убедительно, как он сам:
«Современная критика показывает, что апостолу относительности уготована гибель от чада его же собственного мозга. Если все исторические концепции относительны и зависят от происходящих событий... то сама концепция относительности тоже относительна. Когда в истории отвергаются абсолюты, отвергается и абсолютизм относительности... концепция относительности тоже исчезнет, как исчезли предыдущие концепции и интерпретации истории... скептик относительности в свое время тоже исчезнет... апостол относительности обязательно будет казнен своей же собственной логикой»[588].
Во-вторых, те, кто утверждает, что объективные действия должны отменяться или опровергаться субъективными действиями, делают ложный вывод. Как объясняет Мортон Уайт, «то, что у историков есть предубеждения, само по себе не может быть доводом против существования безличных критериев». Вывод, что предрассудки опровергают всякое историческое знание, ошибочен; с тем же успехом можно было бы утверждать, что эмоции, которые вызывает у врача болезнь пациента, означают невозможность правильного диагноза[589]. С этой мыслью соглашается и Эрнест Нагель: «... сама по себе избирательность в исследовании – не повод сомневаться в объективно подтвержденном характере его выводов...»[590]
В-третьих, неадекватность релятивистского подхода к историографии состоит в том, что его сторонники не проявляют скептического отношения к собственной позиции – возможно, потому, что иначе писать исторические труды было бы невозможно. Поэтому, несмотря на свой релятивизм, они стремятся описать то, что действительно происходило в истории. Уайт критикует скептический подход Бирда, поскольку он не распространяется на «научные работы» последнего, посвященные сущности истории[591]. Так, собственную работу об экономическом подходе к американской конституции[592] Бирд считает «объективной и основанной на фактах»[593]. Эту проблему признает и Майерхофф, отмечая, что Бирд «так и не находит золотой середины» между объективными и субъективными элементами в собственной историографии»[594].
580
Более подробную версию этого раздела см.: Gary R. Habermas, «Defending the Faith Historically.»
581
W. H. Walsh, «Can History Be Objective?» in Hans Meyerhoff, The Philosophy of History in Our Time (Garden City: Doubleday, 1959), pp. 216-224.
582
«"Charles Beard, «That Noble Dream,» in Fritz Stein, ed., The Varieties of History (Cleveland: World, 1956), pp. 323-325.
583
С содержанием этого исторического диалога можно ознакомиться прежде всего в эссе: Carl Becker, Charles Beard, Morton White, Ernest Nagel, and W. H. Walsh in Meyerhoff, Philosophy of History, Section II. См. также подборку публикаций следующих авторов: Walsh, White, Isaiah Berlin, Christopher Blake, and William Dray in Patrick Gardiner, Theories of History (New York: Macmillan, 1959), Part II; Walsh and J. A. Pass-more in William H. Dray, ed., Philosophical Analyses and History.
584
Майерхофф (Meyerhoff, Philosophy of History, p. 119) делает это наблюдение, анализируя взгляды Карла Бекера и Чарльза Бирда.
586
Blake in Gardiner, Theories, cf.p. 332, 335, 343; David Hackett Fischer, Historians Fallacies: Toward a Logic of Historical Thought (New York: Harper and Row, 1970), pp. 42-43.
592
Charles Beard, An Economic Interpretation of the Constitution (New York: Macmillan, 1935).
593
White in Meyerhoff, Philosophy of History, p. 210. Уайт идет дальше и утверждает, что Бирд противоречит самому себе в рассуждениях о том, возможно ли нейтральное изучение истории (стр. 196-197).