В-четвертых, предрассудки можно допускать, признавать и исправлять. По словам Нагеля, «уже то, что мышление, окрашенное предрассудками, можно выявлять, а его истоки – исследовать, означает, что стремление к объективному изучению истории вовсе не безнадежно»[595]. Историки могут избегать разрушительных последствий предрассудков. И хотя от некоторых предрассудков нельзя избавиться полностью, Уолш напоминает: «Каждый известный историк признает, что его работа нуждается в определенной объективности и беспристрастности», которые позволяют отделять факты от пропаганды, эмоций и личных заблуждений[596].
В-пятых, индуктивные методы, обычно применяемые к историографии, дают познаваемые результаты. Уолш, хотя и придерживается умеренных взглядов по этому вопросу, объясняет: «Исторические выводы так же нуждаются в доказательствах, как и естественнонаучные»[597]. Бирд даже соглашается с этим выводом: «Историк... видит, как доктрина относительности рушится в холодном свете исторического знания»[598].
Пожалуй, заслуживает удивления то, что историки, которых часто относят к релятивистам, признают возможность знаний о событиях прошлого[599]. Карл Маннхайм, которого Гардинер называет «пожалуй, самым упорным из современных сторонников исторического релятивизма»[600], соглашается, что присутствие субъективных соображений «не предполагает, что нужно отвергнуть постулат объективности и возможность принимать решения при обсуждении фактов»[601]. Поддерживая мысль о возможности объективных фактов, Блейк обращает внимание на значительный объем исторических исследований, признаваемых всеми историками[602].
Все это позволяет нам заключить, что попытки релятивистского подхода к историографии сопряжены со многими проблемами (помимо перечисленных)[603] и потерпели неудачу. Субъективные факторы, часто влияющие на историков, конечно же существуют. Те, кто настаивает на объективности исторического исследования, в этом не сомневаются[604]. Но объективность возможна в том смысле, который объяснялся выше: объективность как результат адекватного изучения данных и применения к этому результату соответствующих стандартов критики, в том числе альтернативных тезисов, укладывающихся в рамки вероятности. На все вопросы, вызывающие сомнение, необходимо дать ответ, а это подразумевает дальнейшее развитие аргумента и/или его модификацию.
В чем же именно заключается работа историка? Как производят исторические исследования?
О событиях прошлого можно узнать (с определенной долей вероятности) в результате тщательного исследования фактов. Единственный источник знаний о событиях прошлого – изучение имеющихся исторических свидетельств. И хотя сам историк, как правило, не принимает участия в изучаемых событиях (если, конечно, он не присутствовал при них изначально), он может исследовать относящиеся к ним данные: рассказы очевидцев, письменные документы, прочие записи, сооружения, археологические находки. Развиваемые историком концепции должны основываться на таком материале. Данные инструменты – часть методологии исторических исследований[605].
Результаты, полученные на основе существующих данных, конечно же, не становятся правильными автоматически, особенно если между свидетельствами наблюдаются расхождения. Задача историка – произвести критическое исследование источников и как можно точнее определить их достоверность. Затем следует решить, какой из выводов лучше всего соответствует имеющимся свидетельствам; так достигается результат. Работа историка строится н.э.ом основании[606]. Итак, мы делаем выбор между имеющимися свидетельствами, отдавая предпочтение наиболее вероятному выводу.
Чтобы исследовать прошлое с помощью такого метода, ученый должен располагать историческими данными. Эти источники часто делят на две категории: первичные и вторичные. Первичные источники «не получены из других, содержат информацию «из первых рук» и относятся к тому же времени, что и сами события»; эти источники наиболее важны[607]. Они могут состоять из свидетельств очевидцев, изложенных в различных формах.
596
Walsh, Philosophy, p. 19; см. также другие комментарии в: Walsh in Meyerhoff, Philosophy of History, p. 217, 222, 224; Dray, Philosophical Analysis, pp. 60-61, 74; Gardiner, Theories, pp. 60-61, 74.
597
Walsh in Gardiner, Theories, p. 301. Большинство историков соглашаются с этим наблюдением. См. также: D. Fischer, Fallacies, pp. 42-43; Pass-more in Dray, Philosophical Analysis, pp. 79-80, 88; Berlin in Gardiner, Theories, pp. 324-329; Blake in Gardiner, Theories, pp. 331-332, 339; White in Gardiner, Theories, p. 365.
599
Некоторые очень интересные высказывания тех, кого считают наиболее известными релятивистами, см.: Wilhelm Dilthey (in Gardiner, Theories, p. 224), Benedetto Croce (in Gardiner, Theories, p. 228 and in Meyerhoff, Philosophy of History, p. 47), Robin Collingwood (in Essays in the Philosophy of History, ed. by William Debbins New York: McGraw-Hill Book Company, 1965., pp. 102-103 and in Meyerhoff, Philosophy of History, pp. 79-84), Beard (in An Economic Interpretation of the Constitution, and in Meyerhoff, Philosophy of History, pp. 141, 149), and Carl Becker (in Meyerhoff, Philosophy of History, pp. 141-149), and Carl Becker (in Meyerhoff, Philosophy of History, pp. 122-128, 134, 136; см. также Carl L. Becker, The Heavenly City of the Eighteenth-Century Philosophers New Haven: Yale Univ. Press, 1932; reprint 1969., chapters I—II).
600
Важно отметить, что именно поэтому называть этих историков-идеалистов «релятивистами» некорректно. Gardiner, Theories, p. 269.
603
Примеры такой критики несложно найти в соответствующей литературе. Интересное наблюдение делает Фишер: он считает, что релятивисты не видят различия между самим знанием и средствами его получения. (См. Fischer, Fallacies, pp. 44-45). Уайт добавляет, что эта «путаница типична для философии истории – когда психологию исторической интерпретации путают с ее логикой». (См. White in Meyerhoff, Philosophy of History, p. 199). Еще одна проблема заключается в том, что релятивисты, признавая существование и необходимость объективно познаваемых фактов, не уделяют им должного внимания, отводя специфическую роль интерпретации. (Можно произвести интересное сравнение взглядов, изучив предложенное Коллингвудом Collingwood in Gardiner, Theories, pp. 251-258. различие между «внешними» и «внутренними» аспектами события.) Исайя Берлин выдвигает и другое обвинение: такие термины, как «субъективный» и «относительный», либо «нуждаются в корреляции, либо оказываются бессмысленными». Проще говоря, какой критерий используется для сравнения (Berlin in Gardiner, Theories, pp. 324, 328)? Блейк соглашается с Берлином, сетуя на то, что в противном случае у слов субъективного языка нет «никакого альтернативного осмысленного» значения (Blake in Gardiner, Theories, pp. 335).
605
Walsh, Philosophy, p. 18. В качестве примеров, иллюстрирующих методы исторического исследования, можно привести методы Делбрюка, позволяющие узнать, как воевали во времена древних греков и римлян. Изучая исторические данные, Делбрюк успешно извлек из них информацию о численности воюющих армий, маневрах и других подробностях древних сражений. См., например, Edward М. Earle, ed., Makers of Modern Strategy (Princeton: Princeton University Press, 1943), прежде всего с. 264-268, где описываются применяемые Делбрюком методы исторического исследования.
607
Cairns, God arid Man, p. 34. Дальнейшие подробности, имеющие отношение к нашей теме, приводятся на с. 33-42, хотя в некоторых аспектах мы придерживаемся других позиций.