Нетрудно понять причину этого явления. Даже самая планомерная, сознательно построенная жизнь имеет в себе много случайностей, не поддающихся изображению; некоторые черты ума, психологии обнаруживают себя по такому поводу, который непригоден для чувственно-поэтического воспроизведения, и требуют для передачи своего действительного значения совершенно другой ситуации и совершенно другого, вымышленного повода.
Драматические коллизии не всегда развиваются в жизни соответственно своей сущности. Иногда коллизии, сами по себе не очень значительные, приводят к трагическим последствиям; иногда же совсем не происходит трагедии, которая могла бы быть единственно адэкватным выражением для начавшегося столкновения, коллизия притупляется, остается незавершенной и вызывает следствия, которые важны только для биографии, для мышления или творчества отдельного человека, но не могут быть материалом для литературной драмы.
Люди, с которыми встречается герой автобиографии, приходят и уходят случайно, история их внешних взаимоотношений никогда не соответствует их внутреннему, драматическому или эпическому значению. Поэтому Гегель совершенно правильно писал о композиционном различии биографии и эпических произведений: "В биографии индивид остается одним и тем же, но события, в которых он замешан, могут как угодно распадаться и привязывать субъекта только к своим чисто внешним и случайным моментам".
Сравните "Вертера" с аналогичным эпизодом автобиографии, и вы увидите, что Гете добавил к фактам для романа, в чем он вышел за пределы автобиографии. Он внес в конфликт социальный элемент, поднимая этим житейскую коллизию до трагической высоты. Вообще все, что в "Вертере" поражает читателя и делает этот роман неувядающим образцом искусства, "биографически неверно". Никакой рассказ биографа об эпизоде с Лоттой не мог бы хоть немного приблизиться к поэтической силе "Бартера", так как поэтическая сила была в отношении Гете к этому, эпизоду, а не в нем самом. Но и в том, что чувствовал Гете, были только зерна, зачатки, и нужна была еще большая работа поэтического воображения, нужно было завершающее, углубляющее и расширяющее поэтическое обобщение, чтобы возникли, персонажи и фабула "Вертера".
Это отношение к действительности, в том числе к своей биографии, свойственно всем великим писателям.
Действительность, взятая в целом, всегда несравненно богаче и многообразнее самого содержательного произведения искусства; поэтому ни один срисованный с натуры эпизод, ни одна точно скопированная (то есть биографически точная) деталь и т. д. не могут передать действительности в ее полноте. Чтобы достичь впечатления, соответствующего жизненному богатству, необходимо перестроить весь контекст человеческой реальной жизни, дать ей совсем иную композицию, иную структуру. Если отдельные биографические детали могут быть при этом использованы так, как они есть, без переработки, — это исключительно счастливая случайность, да и то известная переработка будет нужна, так как все, что предшествует рассказанному эпизоду или следует за ним, будет отличаться от действительной жизненной связи и потребует художественного изменения фактов, непосредственно позаимствованных из биографии.
Таковы известные нам факты из практики великих писателей. Но они служат лишь общей предпосылкой для проблемы, интересующей нас специально: проблемы о биографическом способе изображения великих исторических людей.
Гете пишет в "Вильгельме Мейстере" о многом, что позднее вошло в автобиографию ("Поэзия и правда"). Он делает своего Вильгельма Мейстера представителем тех жизненных тенденций, которые имели огромное значение в развитии самого Гете. Это проблемы тех, охвативших лучшую часть буржуазной молодежи, течений, которые вызвали новый расцвет гуманизма в литературе конца XVIII века. Поэтому Вильгельм Мейстер наделен многими индивидуальными чертами Гете и переживает ряд эпизодов его биографии. Но, не говоря уже о такого рода изменениях, какие мы указывали на примере "Вертера", Гете вносит еще одно, притом решающее, изменение в облик своего героя: он лишает его гетевской гениальности. Так же поступает Готфрид Келлер в еще более автобиографичном романе "Зеленый Генрих". Почему это? Да потому, что оба писателя видели: биографическое изображение гениальности, биографически детальное описание истории формирования гениального человека и его гениальных творений противоречит художественным средствам эпического искусства.