Кроме того, конечно, свои, институтские, которые идут к Бернадскому с нерешенными вопросами, житейскими заботами, неурядицами. В этом кабинете просят внеочередной отпуск и валюту на новый прибор, комнату для жилья и помощи в скорейшей публикации реферата, разрешения поработать в лаборатории в субботу и содействия во «внедрении» на каком-нибудь из крупных заводов, совета по тактике научного поиска и лишнюю ставку в лабораторию...
Да мало ли проблем, конфликтов, спорных ситуаций и сбоев ежедневно возникает в институте, где работает почти шесть тысяч человек!
И он увязывает, координирует, советует, согласовывает, лавирует, дипломатично отшучивается, пробивает, ходатайствует, внушает, поддерживает, возражает, душит конфликт в зародыше и принципиально убеждает в чем- то директора.
Будь на этом месте человек, не обладающий такой реакцией, масштабным видением и работоспособностью, он давно бы пошел ко дну. Но Бернадский действует, вполне соответствуя «принципу Питера» — принципу компетентности, а проще, тащит воз и еще сокрушается, что в сутках лишь двадцать четыре часа, а шесть из них надо отдавать сну. Ему известно все, что происходит в институте. И он помнит по имени и фамилии не только рядовых сотрудников, еще ничем особенно не заявивших о себе, но и ведущих рабочих на заводе.
Эта напряженная жизнь, этот неиссякаемый поток неотложных дел, забот, спорных ситуаций и конфликтов отточили мысль и реакцию Бернадского. И кто-то из институтских острословов после одного из разговоров с ученым секретарем заметил: «Похоже, у Всеволода Николаевича в голове находится малая ЭВМ». Когда ему передали это, Бернадский отреагировал мгновенно: «Бронзовею на ходу».
Но иногда по вечерам, когда он оставался в кабинете один, чтобы привести в порядок ворох бумаг, накопившихся за день, вдруг откуда-то приходило чувство недовольства и неудовлетворенности собой...
История ученого секретаря, рассказанная одним из старейших и уважаемых сотрудников Института электросварки имени Е. О. Патона.
— В начале пятидесятых годов в институт пришло много молодежи. Бернадский заметно выделялся среди них. Сын известного в городе врача, он был очень начитан, в совершенстве знал немецкий язык и свободно читал технические журналы, обладал оригинальным мышлением в области техники. В задачах, которые ему приходилось решать в тот момент, он искал свой подход к проблеме. Одним словом, ему было свойственно то, что сегодня ученые, уже не стесняясь, называют творчеством.
Некоторые черты его натуры, которые сделались особенно заметными, когда он стал ученым секретарем, проявлялись уже тогда. Например, точность, собранность, обязательность, какая-то внутренняя, — рассказчик задумался, подбирая точное выражение, — повышенная ответственность за дело. Вместе с тем он не был слепым исполнителем любого приказа. Не кидался судорожно претворять все идеи, исходившие сверху. У него была даже на этом, изначальном этапе научной деятельности на все своя, очень рациональная точка зрения, которую он не боялся высказывать человеку, какое бы положение тот ни занимал.
И в то же время, несмотря на этот рационализм, а, может быть, именно благодаря ему, Сева мог загореться, на первый взгляд, очень туманной и, как многим казалось, бесперспективной идеей. Очевидно, в этих случаях рационализм помогал Вернадскому вылущивать, выбирать из самой бредовой идеи зерно истины. Он тогда работал очень продуктивно и целеустремленно, с большей отдачей, чем многие его сверстники.
Мне помнится, как в один год они с Медоваром — теперь и академиком, и лауреатом — выполнили вместе несколько работ. И каких работ! А исследование о влиянии антикоррозийных покрытий на сварку, сделанное вместе с самим Патоном! И все работы Севы были «высшей пробы». А потом он стал ученым секретарем. Да, стал неожиданно и для себя, и для нас всех...
Кажется, году в шестьдесят первом, а может, в шестьдесят втором тогдашний ученый секретарь должен был месяца на два уйти в отпуск. И встал вопрос о временной замене. Вернадский в ту пору уже защитил кандидатскую диссертацию, как раз завершил одну очень важную работу, а к новым исследованиям еще не приступал. Одним словом, ему предложили «побыть» ученым секретарем, и он согласился. А так как работать в полсилы противно его натуре и способностей ему не занимать, то за два месяца все увидели и поняли — Вернадский создан для подобной должности, и лучшего ученого секретаря и желать не надо. Первым это увидел директор Борис Евгеньевич, который, как и его отец в свое время, вообще умеет вовремя разглядеть способности человека.