В институте создавались автоматы для сварки танковой брони, подбирали для этого подходящий флюс, разрабатывали технологию. И научные сотрудники, надев старые комбинезоны и ватники, учились сваривать на этих автоматах танковую броню и учили других, в основном подростков, пришедших в ту пору на завод.
Мы сваривали бронированные листы танковых бортов, лобовую броню, крышки люков на башнях. Особенно мучились с электрохозяйством автоматов, и я не раз ревела, когда моя установка вдруг начинала капризничать. Но тут на помощь приходил Борис Патон, который в канун войны окончил Киевский индустриальный институт по специальности инженера-электрика. С января сорок второго Борис начал работать в нашем институте младшим научным сотрудником. И поскольку он был среди нас единственным «богом электричества», Батя возложил на него все заботы по электрохозяйству.
Ощущали ли мы как-то это родство? Нет. Скорее, наоборот, Батя, жестко требовательный ко всем, от Бориса и его старшего брата Владимира требовал вдвойне.
Запомнился такой случай. На одну из утренних летучек Борис пришел прямо из цеха, после ночной смены. Мы знали, что он болен, кажется, ангина. С наслаждением снял потрепанный ватник и стал у жарко натопленной печки. В это время из цеха позвонили, что забарахлил один из автоматов. Батя прервал летучку и обратился к сыну: «Пойдите и разберитесь. Потом доложите причины срыва».
Прошло минуты три. Борис, наверное, промерз крепко. Не было сил оторваться от печки. Батя вновь прервал докладчика: «Идите в цех! Пока не выясните, в чем причина аварии, домой не уходите». Борис молча начал натягивать телогрейку...
Уже в то время проявился у Бориса его характер: работоспособность, увлеченность делом, реальный взгляд на вещи и удивительный, меткий юмор.
Помню, как на заводском полигоне происходили испытания танкового корпуса. Орудие прямой наводкой, почти в упор выпустило серию бронебойных и фугасных снарядов по борту, сваренному вручную опытнейшими мастерами завода. После первых же выстрелов эти швы, как мы говорим, «поползли». Затем корпус танка повернули другим бортом, на котором швы уже были сделаны нашим автоматом. Произвели семь выстрелов с той же дистанции. Сдала броня, но наши швы выстояли...
Даже в те годы Батя не изменял своим принципам и требовал от нас четких отчетов о проделанной работе. За годы войны патоновцы сварили автоматами только в Нижнем Тагиле шесть тысяч километров швов. Если бы вытянуть эти швы в одну нить, то она легла бы от Урала, через Киев и Берлин и дальше на Запад. Об экономическом эффекте я и не говорю. Только на одном заводе работа наших автоматов за год дала экономию в пять миллионов рублей...
Весной 1944 года институт вернулся в Киев. Развалины Крещатика, взорванные мосты, обнаженные взрывами стены и простреленные пулями стволы знаменитых киевских каштанов, которые цвели назло всем врагам. Мы возвращались на пепелище. И боль утрат накрепко смешивалась с радостью возвращения...
Помню первый день в Киеве. Мы с Соней Островской шли по разбитому Крещатику, с трудом узнавая места, где стоял дом Гинзбурга (известная архитектурная достопримечательность города), была библиотека, модный магазин, роскошная парикмахерская. На углу Прорезной среди развалин встретили старушку, которая, видно, возвращалась домой. В галошах на босу ногу, перевязанных бечевкой, с тощей котомкой за плечами, она несла в руках торбу, из которой высовывалась потертая растерянная морда облезлой кошки. В этом безмолвном хаосе горелого камня и железа бабка растерялась и не могла отыскать дорогу к дому. Она спросила нас, как пройти на Прорезную. Мы показали. И она, благодарно перекрестив нас, медленно побрела среди развалин. Наверное, именно в те минуты мы с Соней по-настоящему ощутили, что наконец-то вернулись домой, в Киев...
Дом на улице Коцюбинского, в котором жили Патоны до войны, уцелел, и Евгений Оскарович вновь обосновался в нем с семьей. В том же доме, на чердаке, который претенциозно называли мансардой, поселились мы с Соней Островской и Володя Патон с женой. Жили дружно и весело. Так что очень скоро «вилла де ля чердакус» (так ее называла Софья Островская) стала неким клубом электросварщиков. В те первые месяцы после возвращения в Киев мы стали стекольщиками, малярами, паркетчиками. По решению Бати сами отделывали здание института. Теперь это первый корпус.
Разрушенное хозяйство страны диктовало первоочередные задачи. Мы были нужны машиностроителям Краматорска, прокатчикам «Азовстали», железнодорожникам, чье хозяйство особенно пострадало за войну, и даже трамвайщикам.