Вновь последовал шквал указаний и предложений. Но что было необходимо в дальнейшей деятельности, Асаянц уже знал и без академика. Все уязвимые места своего хозяйства он видел лучше, чем кто-либо другой. И первым забил тревогу.
Институт в пятидесятые годы стремительно разрастался. Экспериментально-производственный отдел уже с трудом справлялся с теми заказами, которые из лаборатории и ОКБ поступали к ним в чертежах. И под этим обвалом новых замыслов, идей экспериментально-производственный отдел вполне мог оказаться погребенным, если не сегодня, то уж завтра наверняка. Производственная база примерно в три раза отставала от потребностей Института электросварки, все набирающего темпы.
С Борисом Евгеньевичем Патоном, ставшим к тому времени директором ИЭС, Асаянцу разговаривать было легче. Они почти одних лет и понимали друг друга с полуслова. Сейчас уже трудно вспомнить, кто из них первым произнес слово «завод». Да это и не важно теперь! Главное, была высказана идея. И полетели пространные докладные записки в вышестоящие инстанции, начались походы «наверх» за пределами института, разговоры с ответственными людьми.
Нужна была площадка, да чтобы недалеко от ИЭС. Нужны были деньги, станочный парк.
...Асаянц давно нацелился на этот хиленький заводик в трех троллейбусных остановках от института. Выпускалось на нем оборудование для колхозных молокозаводов. Надо было иметь очень пылкое воображение, чтобы в полутемных, душных цехах, слепленных еще до революции, увидеть будущее здание из стекла и бетона, с цветами на галереях второго этажа, с волейбольной площадкой во дворе, с кинозалом в административном корпусе. Когда Асаянц привез туда Бориса Евгеньевича, руководители предприятия, ничего не подозревая, были чрезвычайно почтительны с ними, пока они осматривали завод. Еще бы, ученые заинтересовались их «фирмой»! Уже тогда начали говорить и писать в газетах о связи науки с производством. И, сопровождая Патона и Асаянца, директор и главный инженер тешили себя надеждой на подобное шефство ученых над ними.
Борис Евгеньевич не проронил ни слова, пока они осматривали цехи. Лишь подчеркнуто вежливо попрощался с руководством. А когда миновали проходную, сказал Григорию Багратовичу:
— Попотеть придется изрядно. Все надо ломать.
— Зачем? — возразил Асаянц. — Нам на первых порах и этих стен хватит. Кое-что построим... Временно, конечно.
— А ведома ли вам, директор будущего Опытного завода, проверенная годами мудрость архитекторов? Ах, нет. А надо бы знать, если ввязались в подобную историю. Так вот, сегодня архитекторы частенько любят повторять: «Нет ничего долговечнее временных сооружений». Четко сказано...
И началось! Теперь уже, встречаясь с Асаянцем в разных инстанциях, на различных уровнях, руководители этого заводика не раскланивались уважительно. Они умело и хитро интриговали против патоновцев, задумавших прибрать к рукам, «сгубить передовое предприятие с крепким рабочим коллективом и славными трудовыми традициями», как было написано ими в одной из пространных объяснительных записок. Асаянц запомнил это дословно. Кроме того, у руководителей завода в той борьбе был еще один безотказный аргумент. Когда на совещаниях и заседаниях чаша весов безусловно клонилась в сторону патоновцев и, казалось, еще немного — и все, сражение выиграно, представитель завода скромненько просил слова для справки и тихо, с постным лицом пускал свой вопрос-торпеду: «Мы уважаем науку. Мы всей душой за технический прогресс. Но кто будет выполнять наш план и выпускать продукцию этого года и будущего? Ведь она уже распределена на несколько лет вперед. Ее ждут. От молока и масла никто из присутствующих еще не отказался».
Три раза на совещаниях разного уровня слышал Асаянц этот вопрос. И всякий раз срабатывал он безотказно. Принятие решения откладывалось. Представитель завода удовлетворенно покидал кабинет начальства, испепеляя взглядом Асаянца и других товарищей из Института электросварки. Только в четвертый раз, когда вопрос рассматривался в очень высокой инстанции, кто-то рассудительно заметил: «Оборудование для молокозаводов на будущий год можно поручить и опытному заводу Института электросварки». Взоры всех обратились к Патону, сидевшему с невозмутимым видом за длинным столом заседаний, и к Асаянцу. Григорий Багратович, не дожидаясь прямого вопроса, быстро проговорил: