Евгений слушал хозяина кабинета со странным чувством. Унижение, испытанное в первой беседе, запомнилось накрепко. Но и в нынешних словах собеседника звучало такое, от чего невозможно было закрыться своей персональной обидой. Почему-то вспомнился отец в выцветших старых галифе, которые он надевает теперь для работы на огороде. И еще его руки. Огромные ладони с отполированными буграми вечных мозолей. Отец говорил, они остаются только от саперной лопатки и не сходят никогда. Интересно, сохранились они у собеседника?
Невидимая тоненькая ниточка, казалось, вдруг протянулась через тот ров обиды, отчаяния и унижения, между двумя такими различными собеседниками в этом обширном кабинете. И Евгению вдруг захотелось говорить откровенно, как тогда, у Шефа, не стесняясь в выражениях, не отбирая тщательно слов, не взвешивая их на весах кратких и неясных еще отношений. Он с трудом подавил в себе это желание и лишь непонятно для чего согласно кивнул.
То ли собеседник чутьем бывалого человека понял, что творится у Евгения в душе, то ли посчитал, что тот, прежний, конфликт улажен, только голос его вдруг вновь зазвучал собранно, по-деловому:
— Я тут накануне просмотрел ваши бумаги. Две из них составлены не по форме. Во-первых, отзыв кафедры металлофизики. Это все же документ, а не сонет любимой девушке. Пусть подчистят, уберут эпитеты, сделают строже. Не всюду любят лирику. Кое-кто из нас, грешных, предпочитает в таких делах стиль строгий. Второй документ — отзыв оппонента. Да, того самого. Авторитет его, конечно, велик. Но бумагу придется переделать. И сроку тебе, — голос собеседника вновь утратил официальные нотки, — на все это две недели. Время, оно не ждет. Да это и в твоих интересах. Новые бумаги занесешь сам. Если меня не будет, отдашь секретарю. Когда получишь «металл Дейнеко», не забудь. А то у вас, молодых, память короткая. Как успех приходит, нас, стариков, сразу побоку... Ну, будь здоров...
И снова стыли на тарелках демократичные вареники. И снова низким голосом Эдиты Пьехи грохотала в углу радиола, запущенная за пятак кем-то из молодых сотрудников. И опять, как три месяца назад, с сожалением, завистью и насмешкой смотрел кандидат наук Валя Белогуренко на Женю Дейнеко. У него все эти предзащитные хлопоты, отзывы, переговоры с оппонентами и волнения от неизвестности были позади. И потому — неповторимы.
Женя в лицах передал последний разговор с ученым секретарем.
— А ты и расчувствовался! Наконец-то чиновник принял тебя по-человечески. Ты же сразу ударился в лирику.
— Это не лирика, Валя. Это сложнее, что ли. Другое, в общем...
— Что другое? Ну воевал мужик. Так кто тогда не воевал в его возрасте?.. По-моему, ты все усложняешь. Удивительно! В деле ты, как буйвол, идешь напролом. Прибор нужен — зубами вырвешь. Помнишь, какой бенц устроил, когда я в твое время на установке работал?
— Ну, помню...
— А в общении с людьми, честное слово, ты телок. Тебя элементарно обвели.
— Ты думаешь, он играл?
— Конечно.
— Значит, и защиты не будет?
— Ну это ты хватил! Защита будет. Тут ему уже нет резона темнить.
— Тогда в чем же дело?
— В тебе. В твоем отношении к нормальному разговору. Когда обычные вещи ты готов поднять на какой-то неведомый тебе самому пьедестал.
— А если и так, что в этом плохого? Ты знаешь, я вот девятого мая смотрел на этих людей с орденами, медалями и... завидовал...
— Завидовать здесь нечему. Уцелели-то немногие, а остальные в землю легли. Не в войну, так от ран.
— Я вот помню, в метро тогда вошел фронтовик, а в вагоне ребята в джинсах, с гитарой, бутылки с пивом в авоське. Он так на них смотрел, словно спрашивал: «А вы бы смогли, как я, из окопа на танк с гранатой?»
— Ну, а ребята?
— А что ребята? Уступили «папаше» место, доехали до «Гидропарка» и пошли на пляж. Как он на них смотрел!.. Вот тогда я понял: у того поколения к нам все-таки есть счет. Я сегодня в разговоре это тоже почувствовал.
— По их меркам, Женя, у нас все есть. А у них, по сути, в молодости не было ничего, кроме войны. Они с девчонками-то как следует не целовались, как сразу фронт, госпитали. Потом послевоенная разруха, карточки. Чуть вздохнули, а молодость уже позади... А что касается танков, то вопрос законный, как и ответ. Будет дело, не дай бог, правда, то и ты, и я, и те ребята с гитарой тоже из окопов с гранатами поползем. Это законный вопрос любого поколения. Подожди, придет время, и ты захочешь задать молодым вопрос: «А вы сможете, как мы, работать? Забывать, сидя в лаборатории, что на дворе уже ночь?» А жизнь к тому времени, особенно в науке, станет такой, что не надо будет всех этих ночных бдений, выматывающих душу поисков и бумажных волокит. Все станет легче, но и сложнее. А вопрос ты все равно будешь задавать.