Ну что тут говорить! Скромность ведь тоже иногда порок, застенчивость — тем более. «Может быть полезен»! Посмотрели мы программер и не знаем, то ли сразу же бить Ланкина за скромность, то ли подождать испытаний.
Словом, поставили наш программер. Снова команда: «Пуск!» Все идет нормально. Наша установка не сбивается. Все команды проходят. У французов вроде тоже. Но Ланкин чувствует, что у хозяев возможность сбоя все же остается. Мы сказали им об этом. Сначала французы отмахнулись: дескать, русская перестраховка, все делают основательно, с запасом, вот и паникуют. Но потом призадумались.
Тем более мы настойчиво говорим: «Аппаратура может не выдержать программу не по нашей вине. Лучше сейчас на месте разобраться, чем в последний момент на Кергелене».
Опять тревога, опять волнения. Французы пошли к физикам, которые, в основном-то, и есть «заинтересованные лица» в предстоящем эксперименте. И пошло-поехало: предположения, вопросы, расчеты по традиционной схеме: «А что будет, если так будет?» Физики взяли тайм-аут и совещались уже без нас. Мы же обрадовались, решили побродить по Тулузе. Но нас уже зовут, чтобы «объявить приговор». Одним словом, физики все обсудили и сказали, что, даже если возможен сбой, эксперимент все равно будет ценным. Единственное — считать несколько сложно, расшифровка будет длительной. Но все равно успех обеспечен.
И вот наступил день генеральной репетиции. Мы все вылизали, все подчистили, все проверили. Устали так, что нет сил и волноваться. А французы только темп набрали. И видим, впервые занервничали по-настоящему. Опять в зале полно руководителей КНЕСа, опять журналисты, опять фотографируют аппаратуру, нас вместе с французскими учеными.
И отдельно, как прима-балерину, Юру Ланкина, а он от смущения только карандаш в пальцах крутит. Потерпел немного, а потом как-то незаметно ускользнул.
Решено было произвести пять-шесть пусков подряд, чтобы убедиться: аппаратура не сбивается. Теперь дело прошлое, не стыдно и признаться. Все у нас было отлажено, проверено, а вот поди ж ты, когда наступил этот момент перед испытаниями, я вдруг почувствовал: волнуюсь так, что руки дрожат. Почему, отчего? Не знаю. Уже пуск идет, а я все не могу унять эту дрожь. Только когда первый пуск прошел, успокоился. Все сработало нормально.
А затем второй, третий, четвертый. Мы обнаглели, говорим хозяевам: «Давайте попробуем аварийные ситуации». Они сначала оторопели. А потом согласились. Но и здесь все прошло.
Гоняли мы аппаратуру уже на каком-то крайнем пределе, словно шли по бровке: чуть оступился — и конец дистанции...
Только когда этот день прошел, мы вдруг огляделись и увидели, что же за два месяца нашего сидения в Тулузе изменилось в природе. Когда мы улетали из Киева, был май, весна вступала в свои права. А теперь здесь уже бушевало знойное лето. У Ланкина и других сотрудников путь из Тулузы лежал прямиком на остров в Индийском океане. А я наконец-то возвращался через Париж домой.
Саксофонист многозначительно подмигнул трубачу, Тот с видом заговорщика кивнул контрабасисту. Через мгновение двухэтажный зал ресторана «Динамо» поплыл по неспешным волнам «Черемшины». Внизу на полированной площадке танцевали хмельные пары. А оркестр, разместившийся на выдающейся уступом площадке вверху, был похож на дружную шайку веселых пиратов, захвативших капитанский мостик.
На левом крыле галереи, почти рядом с оркестром, за опустевшим банкетным столом сидели усталые Леся и Евгений Дейнеко. На противоположном крыле сотрудники института кибернетики тоже отмечали защиту диссертации. И во время танцев «мужской стол» сварщиков совершал паломничество напротив, наперебой приглашая хорошеньких кибернетичек.
Внизу, мгновенно ориентируясь в тесной толпе танцующих, Валя Белогуренко ловко вел в танго свою гренадероподобную партнершу. Несколько устарело, по моде пятидесятых годов, но изящно и лихо, танцевал Шеф с томной тоненькой крашеной брюнеткой. И люди в пестрой, плотной, на первый взгляд, беспорядочной толпе танцующих согласно неведомым законам полированной площадки, текли, двигались, сталкивались и расходились, подчиняясь ритму, мелодии, забывая каждодневные заботы и только что оставленные споры о работе там, за ресторанными столами.