— И они попали туда так же? — тихо спросил я. — Те люди на картинке. Вы взяли их туда. — Он кивнул, и я спросил: — Почему?
Он снова пожал плечами.
— Если вы видите, что дом вашего соседа горит, разве вы не попытаетесь спасти людей? По крайней мере, тех, кого сможете?
— Да.
— Вот вам и ответ.
— Вы считаете, наше дело совсем дрянь — я имею в виду эту планету?
— А вы как считаете?
Я подумал о заголовках в утренней газете — в той, которую читал сегодня, и в тех, которые выходят каждое утро.
— Хорошего мало.
Он только кивнул и сказал:
— Мы не можем взять вас всех, не можем даже взять многих. Так что приходится отбирать.
— И давно вы этим занимаетесь?
— Давно. — Он улыбнулся. — Один из нас входил в правительство Линкольна. Но раньше мы были просто наблюдателями и лишь перед Первой мировой войной ясно поняли, куда все катится. Наше первое агентство было открыто в Мехико в тысяча девятьсот тринадцатом. Теперь у нас есть филиалы во всех крупных городах.
— Тысяча девятьсот тринадцатый, — пробормотал я, и что-то забрезжило у меня в памяти. — Мехико. Послушайте! Неужели…
— Да. — Он улыбнулся, угадав мой вопрос. — Амброз Бирс присоединился к нам в том самом году или годом позже. Он дожил до тысяча девятьсот тридцать первого и умер очень старым человеком, успев написать еще четыре книги — они у нас есть. — Он перелистнул страницу в проспекте и показал на одну из хижин на первой большой иллюстрации. — Вот это был его дом.
— А как насчет судьи Кратера?
— Кратера?
— Еще одно знаменитое исчезновение; он был судьей Нью-Йорка и бесследно пропал лет двадцать назад.
— Не знаю. Кажется, пару десятков лет назад мы действительно взяли какого-то судью из Нью-Йорка, но вот имени его я не помню.
Я наклонился над стойкой, приблизив свое лицо почти вплотную к его лицу, и кивнул.
— Мне нравится ваша выдумка, — сказал я. — Все это просто замечательно. — И очень тихо добавил: — А когда это перестанет быть выдумкой?
Несколько мгновений он изучал меня, потом ответил:
— Сейчас. Если хотите.
Вам придется решать на месте,предупредил меня тот пожилой собеседник из бара на Лексингтон-авеню, потому что другого шанса у вас не будет. Я знаю; я уже пробовал.И я стоял, задумавшись: были люди, которых мне не хотелось бы оставлять навсегда, и девушка, с которой я недавно познакомился, да и вообще, в этом мире я родился. Потом я подумал, как выйду из этой комнаты и снова отправлюсь на работу, а оттуда, вечером, домой. И наконец мои мысли вернулись к зеленой долине на иллюстрации и к маленькому песчаному пляжу на утреннем солнце.
— Я готов, — прошептал я, — если вы меня берете.
Он пристально поглядел на меня.
— Не ошибитесь, — резко сказал он. — Подумайте. Мы не хотим, чтобы кому-нибудь было там плохо, так что если у вас есть даже малейшие сомнения, мы предпочли бы…
— Я подумал, — сказал я.
После паузы седовласый выдвинул ящик под стойкой и достал оттуда маленький прямоугольник из желтого картона. По одной его стороне шла наискось светло-зеленая полоса; там же имелся какой-то текст. Это было похоже на железнодорожный билет куда-нибудь в Уайт-Плейнс. Я прочел: «Действителен при наличии даты. Пункт назначения — Верна (только в один конец). Передаче другому лицу не подлежит».
— Сколько с меня? — сказал я и полез за бумажником, гадая, заставят ли меня платить.
Он глянул на мою руку в кармане.
— Все, что у вас есть. Включая мелочь. — Он улыбнулся. — Вам это больше не понадобится, а мы употребим ваши деньги на расходы здесь. Счета за услуги, аренда и прочее.
— У меня мало денег.
— Это неважно. — Он извлек из-под стойки тяжелую машинку вроде тех, какие еще встречаются в железнодорожных кассах. — Однажды мы продали билет за три тысячи семьсот долларов. А другой, точно такой же, за шесть центов. — Он сунул билет в машинку, нажал рычаг, затем протянул билет мне. Теперь на его обороте стоял свежеотпечатанный фиолетовый прямоугольник, в котором, кроме даты, было написано: «Действителен в течение дня». Я положил на стойку две банкноты по пять долларов, один доллар и семнадцать центов. — Идите с этим билетом на станцию «Акме», — сказал седовласый и, опершись на стойку, начал объяснять мне, как туда попасть.
Станция «Акме» — это всего лишь крохотное помещеньице; возможно, вы видели ее на одной из узких улочек к западу от Бродвея. На ее окне не слишком четко написано: «Акме». Ее стены и потолок обиты листовым железом, покрытым несколькими слоями краски, как иногда бывает в старых зданиях. Обстановка здесь самая простая: обшарпанная деревянная стойка да несколько металлических стульев с сиденьями из искусственной кожи. В этом районе множество похожих контор: маленькие билетные кассы, диспетчерские автобусных маршрутов, агентства по найму. Если вы живете в Нью-Йорке, вы наверняка проходили по этой улице, но мимо станции «Акме» можно пройти тысячу раз и все же не заметить ее.
Придя туда, я увидел за стойкой человека без пиджака, с сигарой в зубах; он возился с какими-то бумагами. На стульях молча сидели четверо или пятеро посетителей. Когда я переступил порог, человек за стойкой поднял глаза на мое лицо, затем перевел их на мою руку; я показал ему билет, и он кивком пригласил меня сесть на последний незанятый стул.
Рядом со мной, сложив руки на сумочке, сидела девушка. Она была довольно симпатичная; мне почему-то подумалось, что она работает стенографисткой. Место напротив занимал молодой негр в рабочей одежде; его жена, сидящая рядом с ним, держала на коленях маленькую дочурку. Еще там был мужчина лет пятидесяти; отвернувшись от всех остальных, он смотрел в окно, на бредущих под дождем прохожих. Я обратил внимание на его дорогой костюм и шляпу; этого человека можно было принять за вице-президента крупного банка, и я попытался угадать, во сколько обошелся ему билет на Верну.
Прошло, должно быть, минут двадцать; агент за стойкой все еще изучал свои бумаги. Затем ко входу снаружи подкатил маленький помятый автобус, и я услышал, как заскрежетал его ручной тормоз. Автобус был совсем дряхлый — наверное, он сменил уже трех или четырех хозяев. Его выкрасили в красный и белый цвет прямо поверх старой краски; его крылья были бугристыми от бесчисленных выправлений, узор на покрышках почти совсем стерся. На его боку было написано красными буквами «Акме», за рулем сидел шофер в кожаной куртке и потертой кепке вроде тех, какие носят таксисты. По городу разъезжают сотни подобных автобусов с молчаливыми, усталыми водителями; никто не знает, откуда они едут и куда направляются.
Чтобы одолеть пробки и достичь южной окраины Манхэттена, маленькому автобусу потребовалось почти два часа, и все это время мы сидели тихо, погрузившись в собственные мысли и глядя в залитые дождем окна; девочка-негритянка спала. Сквозь покрытое каплями стекло я наблюдал за толпами промокших людей на остановках, смотрел, как они яростно барабанят в двери набитых до отказа автобусов, и видел напряженные, сердитые лица шоферов. На Четырнадцатой улице я заметил, как несущееся по дороге такси окатило грязной водой человека на тротуаре и его губы беззвучно искривились в проклятии. Когда наш автобус останавливался на красный свет, улицу перед нами запруживал живой поток: люди перебирались на другую сторону, обходя затормозившие машины. Я видел сотни лиц, и ни на одном из них не было улыбки.
Я задремал; потом мы очутились на блестящем черном шоссе, где-то на Лонг-Айленде, я снова заснул и проснулся уже в темноте от тряски: мы съехали с шоссе на ухабистую проселочную дорогу, и я мельком увидел впереди какую-то ферму с темными окнами. Потом автобус сбавил скорость, дернулся один раз и остановился. Опять скрежетнул ручной тормоз, и двигатель умолк; мы стояли перед большим строением, похожим на амбар.