Сквозь шум грозы доносились старческие вопли, дребезжащий крик из чьего-то беззубого рта.
Рой Макальбин, молодой человек среднего роста и слегка располневший, достал из кармана пальто сигарету и оперся на перила веранды. Дождь лил, как из ведра, едва не попадая ему на спину.
— А это еще что, доктор Казуэлл?
— Я не доктор, мистер Макальбин, — ответил Казуэлл, худой мужчина средних лет, стоявший на коврике прямо перед дверью административного здания.
— Ладно, мистер Казуэлл, чего это старик вон в том домике так разоряется?
Не переставая тереть левой рукой стеклянную дверную ручку, Казуэлл нахмурился.
— Мистер Макальбин, я вполне могу понять, что как журналисту, пускай независимому, не связанному с каким бы то ни было конкретным изданием, вам свойственно любопытство. Но я не могу отвечать на все вопросы, какие только приходят вам в голову.
— Вы, наверное, и не психолог?
— Нет, лично я нет, но у нас в Пэксвилл-вудз имеются как квалифицированные врачи, так и соответствующий штат психологов.
— И еще у вас имеется один из самых известных художников-примитивистов Америки. — Макальбин пыхнул своей сигаретой с фильтром и отер пальцами влажные пухлые щеки. — Бабулей Гудволлер многие интересуются, мистер Казуэлл.
— Да, нам это известно, мистер Макальбин, — согласился Казуэлл. — Однако мне непонятно, почему вы говорите это с такой странной интонацией.
— Что ж, я вам объясню. Мне любопытно, почему это три месяца назад Бабуля Гудволлер перебралась из своей квартиры в Пэксвилл-виллидж сюда, к подножию холма. Мне хотелось бы знать, почему она сейчас помещается в Пэксвилл-вудз, в коттедже, куда никого не пускают. Я хотел бы взять у нее интервью.
— Да, я так и понял, как только вы представились, — ответил Казуэлл. Он перестал тереть дверную ручку и подошел к Макальбину. — Пэксвилл — чудесное место для престарелых. Там, вверх по склону, за перелеском, располагаются домики и жилые блоки, где наши старики — кто поодиночке, кто парами — проводят осень дней своих в покое и комфорте. А здесь, внизу, где расположена больница и коттеджи, у нас, как вы догадываетесь, зона для наименее здоровых пациентов. Мы даже устроили в нескольких бунгало отделение интенсивной терапии.
— Значит, Бабуле нездоровится?
— Бабуле уже девяносто лет. Она, как вы сами сказали, выдающаяся американская художница. Для нас было честью, когда почти пять лет назад она решила переселиться в наш только что появившийся пэксвилльский комплекс. Она очень стара, мистер Макальбин. Она нуждается в постоянном уходе. Она не в состоянии давать интервью.
— Но она все еще пишет?
— Да. Бабуля сохраняет творческий потенциал и по-прежнему весьма плодовита. Если зайдете в любой из художественных салонов в Пэксвилл-виллидж или в Бримстоунскую галерею, вы увидите там ее последние работы. Подлинники на холсте маслом для независимого журналиста, возможно, и дороговаты, но там вам вдобавок предложат сколько угодно поздравительных открыток и репродукций.
— Я уже осмотрел ее пэксвилльскую экспозицию, — сказал Макальбин. Старик в коричневом дощатом коттедже внизу умолк. Дождь шел по-прежнему, холодный и сильный. — А ее выставка в Маркусовской галерее в Нью-Йорке — это тоже новинки?
— Да, — ответил Казуэлл. — Своей известностью Бабуля во многом обязана открыткам компании «Маркус», поэтому она сама пожелала отдать туда свои лучшие работы. Ну, боюсь, я не могу уделить вам больше времени, мистер Макальбин. Спасибо, что так интересуетесь Бабулей. Я передам ей, что вы приходили, и, уверен, эта новость вызовет у нее печальную, светлую улыбку.
— Где она сейчас работает? У себя в коттедже? — спросил Макальбин. Он бросил окурок через перила на коротко подстриженную траву у порога.
— Иногда она действительно пишет в коттедже, — ответил Казуэлл. — К тому же у нее есть просторная мастерская в главном здании.
— Можно взглянуть?
— Это всего лишь большая комната, полная натянутых холстов, пропахшая краской и скипидаром.
— Вид творческой лаборатории художника помогает мне, — сказал Макальбин. — Я все-таки намерен написать о Бабуле Гудволлер и ее творчестве. Раз уж вы не пускаете меня к ней самой, то покажите хотя бы место, где она создает свои полотна.
Хмыкнув, Казуэлл сказал:
— Хорошо. Идите за мной. — Он спустился по ступенькам и добавил, нахмурившись: — И не бросайте больше окурки на землю, пожалуйста.
Через пятнадцать минут Макальбин покинул Пэксвилл. Под полупальто он уносил завернутые в перепачканную краской тряпку мастихин и чайную чашку, которые он прихватил в холодной студии, пока Казуэлл доставал для него альбом репродукций. Сунув руки в карманы, Макальбин шагал по мощеной дорожке к автостоянке. По десяти акрам Пэксвилла было разбросано десятка два-три коттеджей. Трава и кустики были аккуратно подстрижены, цветы уже начали увядать. Макальбин приехал сюда из Коннектикута по наитию.
— Я был прав, — сказал он сам себе. Потом сел в машину и поехал в город.
Сухие листья срывались и падали, стукаясь о стекла маленьких окон художественной галереи Бримстоуна. Макальбин сунул кулак в карман пальто и произвел языком тихий звук, похожий на шум листьев и ветра. «Нет-нет», — пробормотал он. Макальбин стоял в глубине большого выставочного зала, который он обходил, осматривая одно полотно Бабули Гудволлер за другим. Сейчас он разглядывал радостную сценку: девочки оседлали на летнем лугу пони; крошечные фигурки, напрягшиеся ноги грязно-коричневого пони. «Нет», — повторил Макальбин.
— Вы ошибаетесь, — мягко произнес за его спиной чей-то голос.
Макальбин обернулся и увидел очень привлекательную рыжеволосую девушку, на лице которой еще розовел легкий румянец от утреннего ветра за стенами галереи.
— Простите?
— У вас был скептический вид, и я захотела уверить вас, что у девочек бывают пони такого цвета. — Веснушки образовывали две расплывчатые дуги у нее под глазами. — У меня, например, такой был.
— Я вам верю, — ответил Макальбин. — У меня в детстве пони не было, зато был велосипед. Мой дядя раскрасил его точно в такой же цвет, что и у этой страшноватой лошадки.
— Кажется, вы не поклонник творчества Бабули.
— Верно. Если бы здесь полагались на людей с моими взглядами на искусство, весь этот ваш Бабулин бизнес давно бы развалился.
— Это вовсе не мой бизнес, — возразила девушка. — Я совладелица магазина подарков неподалеку от Пэксвилл-виллидж.
— Кстати, меня зовут Рой Макальбин. Независимый журналист. А вас?
— Нэн Хендри. — Она мягко улыбнулась. — Значит, вы приехали в этот уголок Коннектикута не ради наших знаменитых картин?
— Вообще-то, ради них. Но не для того, чтобы ими восхищаться.
Нэн провела левой рукой по щеке, прямо по дуге из веснушек.
— Что-то не понимаю.
— Послушайте, Нэн, — сказал Макальбин, — вы бы не отказались со мной поужинать?
— Это было бы неплохо. Вы имеете в виду сегодня?
Наполнив свой опустевший бокал, Макальбин поставил бутылку на клетчатую скатерть поближе к себе.
— Нравится мне эта маленькая гостиница и ее маленький ресторанчик, — сказал он Нэн. — Тут все пропитано почти что европейским духом. — В камине рядом с ними затрещали поленья, и он сделал паузу. — Хотя не стоило им тут подавать это нью-йоркское вино. Нет, хорошие вина в Америке делают только несколько малоизвестных производителей в Калифорнии.
— Вы, наверное, всюду бывали? — спросила девушка. — В Европе, и все Штаты объездили?
— Конечно. Одно из великих преимуществ независимой профессии — это возможность путешествовать. Только и надо брать в дорогу что фотоаппарат да смену белья плюс портативную пишущую машинку. Впрочем, и ее брать необязательно, потому что я умею стенографировать, а потом можно взять машинку напрокат или отослать репортаж телеграфом. Смотря для кого работаешь.