— Ну да, браслетом этим, — уныло призналась Энца. И торопясь, добавила: — Но я его поймала, никто не услышал.
— Так, — сказал Джек. — Целиком срубила, или осталась часть?
— Остался уголок на винтике.
— Найди, чем его отвинтить... Только не срезай, а то следы останутся от твоей магии... Клади в сумку и делай ноги оттуда. Ну, в смысле, иди к Донно. Еще не хватало штрафы платить. В этой «Ротонде» штрафы даже за поломанные спички берут.
— Джек, а...
— Все, отбой! — торопливо сказал Джек и отключил телефон, заметив, что рыжеволосая шевелюра мелькнула в зеркале, висящем у поворота к туалету.
Несмотря на мягкость манер и неизменную вежливость, Эли была крайне ревнива, очаровательно смущаясь этих своих собственнических порывов, так что Джек одновременно чувствовал себя и польщенным, и постоянно напряженным: любая деталь могла повлиять на ее трепетные чувства. Джек предусмотрительно скрывал факт своего совместного проживания с напарницей.
Одно то, что они работали вместе, ежедневно вызывало пару-тройку сетований и шутливых поддразниваний рыжеволосой ревнивицы. Пока еще шутливых, как подозревал умудренный опытом Джек.
— Я чувствую себя неизвестно кем, — пожаловалась Энца поздним вечером, вернувшись.
— Чего так? — спросил Джек, который уже позабыл историю с туалетом.
— Да с этой штукой, я ее развинтила и вынесла, а на выходе оказалось, что у них все вещи заговорены, чтобы вилки-ложки не воровали. Ну, пентакль у выхода засветился.
Энца плюхнулась рядом с Джеком на диван, хотела засунуть руки в карманы, но на вечернем платье карманов не было, и девушка раздраженно нахмурилась, скрестила руки на груди.
Джек оторвался от ноутбука, поджал губы, как, бывало, делала его сестрица в таких случаях.
— И?..
— Да ничего. Я свое удостоверение показала, а в сумочке сверху пара артефактов лежала. Я сумочку открыла и сказала, что фонит. Что всегда фонит и дает ложный сигнал.
— Молодец, — одобрил Джек. — И как, поверили?
— Ну, не совсем... Сомневались, но Донно поддержал, они не стали с ним спорить.
Энца откинулась на спинку и закрыла глаза.
— Мерзкое ощущение: всех обманула, штуку еще эту притащила, вообще...
Она вздохнула, потом сквозь ресницы посмотрела, что делает Джек: печатает что-то. Уж вряд ли отчет на завтра. Не надо его, наверное, отвлекать разговорами.
Тем более что страшно хотелось спать. Энца приняла душ, переоделась в пижаму. Браслет сняла и аккуратно сложила в подарочную коробочку. Выключила свет, спихнула Джека с дивана и легла.
Джек продолжил печатать, прислонившись к дивану. Под тихий уютный стук Энца быстро задремала.
— А ты читала что-нибудь из моего, что тут есть? — спросил вдруг Джек.
Задумавшись, он забыл, что напарница легла спать.
— Читала, — сонно отозвалась та. — И ту, синенькую, и большую, и еще в журнале.
— И как?
— Интересно.
Джек фыркнул, недовольный невразумительным ответом.
— Мне вот это даже запомнилось, — вдруг продолжила Энца, когда он решил уже, что та окончательно заснула.
«Я натянутая парусина,
с ветром обнимаюсь,
Если б не снасти
и реи,
Век бы обнимались,
А потом — глубина морская.
Я волна океана,
нет ни глаз,
ни рук,
Лишь толща зеленая
Да корона из белой
пены…»
Сонно зажевав последние строки, Энца заснула и больше не отвечала Джеку.
— Это совсем старое, — говорил он. — Это я чуть ли не на первом курсе писал. И оно длиннее раза в три. Хотя все равно, надо же... запомнила.
Он откинул голову, прислонившись затылком к ее руке.
— А Эли нравится, когда стихи про любовь и что-нибудь трагическое, чтобы поплакать.
Он вздохнул: у него таких вещей практически не было. Какая там к бесу трагическая любовь? Вон, Шекспира возьмите и плачьте над ним. Недавно Эли попросила написать что-то для нее, но не выходило.