Но овация в конце представления была настоящей. Все были уверены, что Хилли настоящий волшебник "для своих десяти лет". И только трое не питали иллюзий по этому поводу: Мэри Браун, Брайен Браун, ну и сам Хилли.
- Ему это еще не надоело, а? - спросила Мэри своего мужа как-то ночью. Оба они понимали, что это самое было сродни лучу света, осветившего мозг Хилли Божьей милостью.
- Нет, - ответил Брайен, немного помолчав. - Мне так не кажется. Он трудится изо всех сил, правда? Работает как лошадь.
- Да, - отозвалась Мэри. - Это меня, конечно, радует. Хорошо знать, что он может делать вместо битья баклуш. И все-таки досадно... Он работает над этими фокусами, как выпускник над экзаменационными билетами.
- Понимаю. Мэри вздохнула.
- Ну что ж, он устроил свое представление. Думаю, теперь он все это забросит и займется чем-то другим. Непременно.
5
Сначала казалось, что так оно и будет; интерес Хилли к "ящику" должен иссякнуть так же, как и его интерес к тетиной ферме, лунным камням и чревовещанию. "Волшебный ящик" был задвинут под кровать на случай того, что как-нибудь среди ночи Хилли осенит гениальная идея. Все это было для Мэри как премьера старой-престарой пьесы. Когда возбуждение окончательно уляжется, "волшебный ящик" бесследно канет в пыльные недра чердака.
Но отношение к этому у Хилли не изменилось - не изменилось и все. Следующие после выступления две недели были для Хилли периодом глубочайшей депрессии, причины которой оставались неизвестными для его родителей. Хотя, Дэвид-то, конечно знал, но в свои четыре года он не мог предпринять что-либо существенное; остальным же оставалось только ждать, когда Хилли воспрянет духом.
Хилли Браун тяжело переживал, что он потерпел неудачу в том, чего он действительно очень хотел. Конечно, он радовался аплодисментам и поздравлениям, однако почетный приз, присужденный из вежливости, не приносил глубокого удовлетворения: ведь была какая-то часть его личности, та часть, которая при других обстоятельствах могла бы сделать его великим артистом - вот она-то и не была удовлетворена почетным призом. Это самое "второе я" настаивало, что почетный приз должен был быть присужден людьми беспристрастными и полностью компетентными.
Короче говоря, такого почетного приза ему было явно недостаточно.
Конечно, Хилли не пускался в эти сложные рассуждения.., тем не менее, он пришел к такому выводу. Знай его мама о подобных мыслях, она бы рассердилась на него за его гордыню.., которая, как говорилось в Библии, есть один из смертных грехов и путь к падению. Рассердилась бы даже больше, чем когда он выехал на шоссе перед бензовозом или пытался выкупать кота Виктора в бачке унитаза. "Чего же ты хочешь, Хилли!, - закричала бы она, схватив его за руку. - Незаслуженной награды?"
Ив, который видел и понимал многое, и Дэвид, который видел еще больше, могли ей рассказать.
"Он хотел, чтобы их глаза выскочили из орбит от удивления. Он хотел, чтобы все расхохотались, когда Виктор выскочил бы из шляпы с бантиком на хвосте и с шоколадкой в зубах. Он пренебрег бы всеми наградами и аплодисментами мира ради одного только возгласа смеха умирающей женщины, нашедшей в себе силы победить смерть, как говорилось в буклете о действии, которое возымел знаменитый фокус Гарри Гудини с исчезающим молоком. Потому, что почетный приз значит, что ты сделал что-то хорошее. Восторженные крики, смех, воодушевление - вот это, я понимаю, успех".
Однако, он подозревал - нет, он просто знал, - что этого ему никогда не достичь: желай не желай, от этого ничего не изменится. Горькая пилюля... Дело даже не в самом провале, а в сознании того, что тут уж ничего не изменишь. Что-то вроде того, когда перестаешь верить в Санта-Клауса...
Как бы то ни было, его родители считали, что вспышки интереса приходят и уходят с переменчивостью весеннего ветра: в конце концов в детстве так оно и бывает; похоже на то, что Хилли пришел к своему первому взрослому выводу: если ему не бывать великим, фокусником, то лучше всего оставить это занятие. Конечно, так сразу он это не бросит, и фокусы останутся чем-то вроде хобби. Слишком уж сильно задела его неудача. Ранила его самолюбие. Лучше отложить это и попробовать что-нибудь другое.
Если бы взрослые могли высказывать свои заключения с подобной деликатностью, несомненно, мир стал бы значительно лучше. Робертсон Дэвис в своей "Дептфордской трилогии" подошел к этой мысли очень близко.
6
Четвертого июля Дэвид заглянул к Хилли в комнату и увидел, что Хилли снова трудится над своими фокусами. Перед ним стояла целая батарея всевозможных приспособлений.., и даже батарейки от папиного радио, заметил Дэвид.
- Что делаешь, Хилли? - дружелюбно осведомился Дэвид.
Хилли нахмурился. Он вскочил на ноги и выставил Дэвида из комнаты столь стремительно, что тот шлепнулся на ковер. Это было так необычно, что Дэвид слишком удивился, чтобы заплакать.
- Иди отсюда! - закричал Хилли. - Не подсматривай новые фокусы! Медичи казнили тех, кого ловили на соглядатайстве, особенно если дело шло о трюках придворных фокусников!
Приведя эту историческую справку, Хилли захлопнул дверь перед носом у Дэвида. Дэвид онемел от растерянности, но не рассердился. Непредвиденная суровость его обычно ласкового и внимательного брата побудила Дэвида подняться по лестнице, включить телевизор и, наплакавшись, уснуть на середине "Улицы Сезам".
7
Интерес Хилли к чародейству вспыхнул с новой силой примерно в то же самое время, когда изображение Иисуса заговорило с Беккой Полсон.
Навязчивая идея запала в его голову: если старые механические фокусы, вроде Размножающихся монет, получаются у него хорошо, значит, ему следует изобрести свои собственные трюки, не останавливаясь на достигнутом. Самое лучшее, что только можно придумать! Лучше, чем "часы Торстона" или "подвесные зеркала Блэкстоуна"! И, если уж рассчитывать на фурор, смех, крики восторга и так далее, нужно освоить что-нибудь посолиднее простых манипуляций.