По-видимому, я все же не окончательно потерял рассудок, если ежедневно, постоянно замечал — а у меня для этого были тысячи поводов! — медленное, но верное разрушение дела любви, красивых снов, порожденных нашей фантазией. Она, вероятно, уже не в силах была совладать с демоном, которого легкомысленно выпустила, сама стала его пленницей. В том, что она меня разлюбила, нет ничего предосудительного, это вполне в человеческой натуре, но она поставила перед собой цель, разрушить, уничтожить, растоптать в грязи былое творение своего воображения.
Я был не настолько слеп, чтобы не замечать всего этого, но я чувствовал себя беспомощным, загнанным в угол, и в самом деле не зная, что делать. Я упоминал об объятиях. Не было и воспоминания о былом блаженстве. Теперь они были выпрошены, вымолены, вымучены и больше походили на встречи врагов, когда соприкасаешься с противником так близко, что можешь его ударить. Если, скажем, любящая женщина заметит, что ты вспотел, она заботливо тебя укроет и тем самым выразит свою ласку, у нас же это был повод для замечания, неприязни: фу, какой ты потный! Разрушение стремительно набирало инерцию и уже было неподвластно ни ей, ни тем более мне. К несчастью, тогда на экранах шел нашумевший в то время польский фильм «Все продается», который я не пошел смотреть из чистого упрямства, но она часто пересказывала мне его содержание, такое сильное, потрясающее впечатление произвел он на нее. Она быстро взяла на вооружение почерпнутую в нем философию и объявила: «все продается!». Наша любовь разбазаривалась, продавалась на торгах, только что за нее некому было торговаться. И, как всегда в таких запутанных положениях, я не мог выдумать ничего умнее, чем возобновить свое предложение попытаться жить вместе. Она задумчиво ответила, что, пожалуй, сможет жить со мной, но лучше подумать еще немного. Поверь мне, клянусь тебе, даже после всего того, что было, я ожидал, что она скажет, «не могу без тебя жить». Полный идиотизм с моей стороны, но я согласился и на это.
— Знаешь, — профессор повысил голос, — теперь я ни о чем не сожалею. Вполне естественно, что мы мучаемся и трудимся ради тех, кого любим, как любим то, ради чего мы трудимся. Все-таки теперь я более чем когда-либо убежден, что даже в моем печальном случае великое дело любви не пропало даром. Помнишь героиню Ибсена из Росмерсхольма, ту полную амбиций дикарку, кажется, ее звали Ребекка. Ведь она все-таки не покинула потомственный добрый дом, в который она попала со всеми своими расчетливыми планами, со всей своей варварской страстью одолевать и покорять. Если ты помнишь, она увидела другой мир, других людей, другие отношения и не смогла разрушить и изменить Росмерсхольм, а благородный дом преобразил, перекроил ее саму. Любовь Росмерсхольма укротила ее дикую страсть, даже сделала ее годной к самопожертвованию.
Не может быть, — голос звучал сильно и страшно в ночи, — помяни мое слово, не может быть, чтобы где-то в глубине остывшего ко мне сердца, на дне по природе в общем-то справедливой души Мария осталась тем, чем была до встречи со мной и прежде чем рассталась со мной. Уже одно то, что она была так горячо, так страстно любима, что любовь к ней породила столько страданий — сама мысль об этом будет согревать ее дни, смягчит ее суровое сердце, и оно, может и поздно, но все же откроется для жертвенной любви. Не может быть, чтобы не преобразилась вся ее гордость, не может быть, чтобы она не проливала слез, видя, что уже никто на этом свете не будет воспринимать ее с такой серьезностью, так безотносительно ко всему, так самоотверженно. Поражение любви — героическое поражение, оно не может не оставить огненного следа, истинным результатом любви может быть только любовь!