— Прости, но нынешним вечером, — продолжал он, задумчиво глядя на небо, — у меня нет настроения рыться в хлеву наших суетных человеческих переживаний, историях, хотя, как ты сам видишь, я твердо убежден, что именно там зарождаются жемчужины и шедевры, которыми потом все восхищаются. Нужно, очень нужно, чтобы человек почаще поглядывал на звездное небо над головой, сверялся с нравственным законом внутри самого себя, чтобы он чувствовал в себе тот страх, трепет, удивление и восхищение, которые чувствовал сам Кант.
Может я слишком загрустил по родным местам, где ты будешь уже через два дня. В последнее время я все чаще ловлю себя на том, что самые обыкновенные вещи являются мне совсем в новом свете. Кто знает, какие сны видит в дреме Калмук Йовкова. Ты только подумай, какие красивые и мечтательные сюжеты и образы у этого горца, который сумел увидеть самые красивые миражи на добруджанской равнине. А с другой стороны, взять его шопского современника Елина Пелина. Какие жестокие истины и истории рассказал о нашей земле! Темный и озлобленный Нане Стоичков из-за своего засаленного колпака погубил радость села, детей, жены — прекрасные вербы, изгнал символ весны и рождения — веселых аистов!
В этот вечер я хочу рассказать тебе одну фантастическую, невероятную, но вместе стем подлинную историю. Издали все виднее, старость дальнозорка, да и наш народ никогда не состоял только из таких как этот Нане Стоичков. Ему ведома созидательная сила и любви, и привязанности. В свои добрые дни он готов помочь этой силе, сама природа нашептывает ему мудрые тайны. Он в состоянии обуздать топор, который угрожает роскошным вербам прошлого и их весенним гостям. Чудо, о котором я тебе расскажу, не имеет объяснения и потому ни о чем не расспрашивай. Но ты, если хочешь, можешь проверить ее подлинность, если поедешь туда, когда вернешься. Там найдешь черного аиста, сидящего на трубе.
И он начал свой очередной рассказ, монотонным и ровным голосом, почти ничего не выделяя, будто рассказывая наизусть давно заученную поэму, старинную легенду. Я нашел рассказ в оставленной мне тетрадке. Он был записан совсем отдельно от Пигмалиона, где-то в самом конце. Я передам его в таком виде, в каком нашел.
Вчера возле города Пафоса на берегу Средиземного моря я увидел черного аиста моего детства и моего села. Он прогуливался важно и торжественно. Потом остановился передо мной, как бы раздумывая, принести ли мне сына, как когда-то принес братика, или рассказать мне новости о моих близких, вместе погрустить на чужбине. Подумал-подумал и медленно пошел прочь. Потом он снова приостановился, будто решив вернуться. А потом улетел на бахчу за холмом. Я узнал его. Это был он. Старый, как и я сам. Ему не хватило сил долететь со стаей до египетской земли, и он остался, чтобы предупредить меня, что не кончаются чудеса на свете.
Каждую весну он прилетал во двор деда Господина и жил в гнезде на вершине огромного старого тополя рядом с сельской площадью. Когда решили строить общественную баню, выбор пал на это место. Срубили тополь, а на его месте подняли высокую трубу. Дед Господин и его соседи, а потом и все село встревожились, что когда аист вернется обратно, он не найдет гнезда и покинет село. На скамейках перед домами начали совещаться, что делать. Баня еще не работала и потом еще целых четыре года не работала. Близилась первая весна. Тревога передалась детям, они спрашивали своих отцов и матерей, что будет делать аист, если не найдет своего гнезда? В конце концов решили переместить гнездо, которое дед Господин предусмотрительно установил на вершину трубы.
Аист прилетел, сделал несколько кругов над благоговейно наблюдавшим за ним селом и без колебаний сел в старое гнездо, хоть оно и находилось на необычном месте. В тот же день он начал обновлять его, приносить новые веточки, строить теплый дом. Через несколько дней уже можно было слышать его страстный клекот, пьянящий и возбуждающий, как сладкий зов весны.