Меня не переставали и никогда не перестанут мучить такие люди — без архетипа, неизменные, наверное, потому, что пригодны для всех времен, то есть принадлежа всем и всегда, они не принадлежат никому и могут изменить, обмануть кого угодно. Скребок для квашни — вот что такое они! Наверное, ты еще не был в геологическом музее в Никосии? Я поведу тебя, и кое-что тебе покажу, — голос его стал таинственным, я вновь почувствовал неловкость и поднимающуюся неприязнь и тайно подумал: а может, передо мной комедиант и фокусник, который во что бы то ни стало хочет заставить меня поверить в его мистификации. Теперь уже я готов пожалеть, что последние слова его слушал отчужденно и рассеянно, просто из любезности и нежелания прерывать увлеченного собственным рассказом старого человека.
— Я покажу тебе такое, — повторил профессор, — чего тебе никогда не увидеть без чичероне вроде меня. — Ирония сравнения не могла прикрыть чертовскую гордость этого человека. — Думаю, мне посчастливилось открыть ту самую статую, которую сделал Пигмалион и в которую потом влюбился. Я даже догадываюсь, как все это было, как все произошло. Но ты, сынок, устал, а сказки — это единственное, в чем я не могу соблюсти пресловутую меру греков, особенно после столь долгого одиночества. Ладно, давай подвезу тебя к твоему табору.
На этот раз я не стал отказываться. Мы доехали быстро, расстались, не договариваясь о следующей встрече, уверенные, что найдем друг друга в том же месте и в тот же час.
Стояла глубокая ночь. Все вокруг спало. Чувствовалось, как песок и камни источают последнее накопленное за день тепло, чтобы хоть ненадолго порадоваться ночной прохладе. Откуда-то издалека донесся возбуждающий аромат тмина.
НОЧЬ ТРЕТЬЯ. ПРАВДА О ПИГМАЛИОНЕ
Мне было вполне ясно, да и в улыбочках коллег я уже долавливал, что они убеждены (и ни за что не поверят в иное), будто я нашел себе развлечение на стороне. Слишком продолжительными казались им мои прогулки, но у меня не было желания разъяснять им, к тому же я был чем-то вроде временного начальства — начальнические странности и все тут! Пусть теряются в догадках. Когда начало смеркаться, я отправился в путь.
Старика я застал в том же месте и в той же позе, будто он не сходил с места со вчерашнего вечера. Новое было в другом. Перед камнем стоял небольшой столик с ослепительно белой скатертью, а на нем два бокала и ассорти всяких орешков, какими только богат остров — тут тебе и миндаль, и жареный турецкий горох, и фисташки, и фундук, и арахис. Поодаль, на небольшом расстоянии, полыхал небольшой костерок. Качались тонкие причудливые тени. Профессор встретил меня как долгожданного желанного гостя. При виде таких лакомств, настроение у меня поднялось, я был готов слушать любые благоглупости, а если бы постарался, то в такой обстановке и сам мог выдумать какую-нибудь сказку.
— Мне доставляет удовольствие, и, по-видимому, у меня это получается, создавать людям удобства, — сказал шутя профессор, — по крайней мере так считала одна женщина и тем объясняла свою любовь ко мне. Объяснение слишком элементарное, но именно поэтому может быть вполне верным. Впрочем «вполне» — это слишком сильно сказано, есть и исключения. Как раз та женщина, которая мне ровным счетом ничем не обязана, в буквальном и переносном смысле ничем, ради меня готова была пойти на все, повторяю, абсолютно на все. Но это уже другая тема, — сказал он, сопроводив слова выразительным жестом, будто отгоняя налетевшие воспоминания.
Удивляешься костру в такую жаркую пору и на этом месте? Огонь — моя слабость, я могу смотреть на него бесконечно, в любое время, в любом месте. Из-за него главным образом киприоты принимают меня за чудака, может, даже чокнутого. Сначала приходили ругаться, грозились оштрафовать. Здесь легко вспыхивают пожары и потому от огня бегут, его боятся. Люди ищут укрытия от солнца и жары. Посмотри на их дома, они словно бункеры, убежища, прохладные погреба. Солнце так печет, вокруг такая сушь — достаточно чиркнуть спичкой, чтобы полыхнул пожар.
Кто только не бывал на этих землях! Чистые, честные и гостеприимные киприоты благосклонны к человеку со всеми его странностями, что по-моему, является признаком древней культуры. Они быстро свыклись и со мной, смею даже сказать, они полюбили меня, а на костер уже не обращают внимания. А он необходим моей душе, только рядом с ним созерцание, к которому я привык, полное и глубокое. Вот например, громы и молнии. Здесь, где не бывает дождя по семь-восемь месяцев, они редкость. Всякий раз они заставляют испытать предвечный ужас наших пра-прадедов, породивший столько мифов. Огонь же повергает меня в какое-то атавистическое блаженство. Возле него время как бы лопается изнутри, в добрые мгновения огненные языки божественно ласкают и освещают нашу душу и тело, как и тех косматых двуногих, покрытых шкурами диких коз, которые первыми обожествили непонятную, сладостную и страшную силу огня. Но в этот вечер я обещал тебе другие сказки.