Призрак оскорбленно что-то проворчал и исчез. Мартин подмигнул реке.
Поврежденная нога, а потом и долгая выматывающая переправа не выбили сеятеля из графика, но теперь Марин успевал впритык к назначенному сроку. Ну, не совсем впритык, все же пару лишних часов ему накинут, прежде чем начать паниковать, но если он не выйдет на связь до вечера, могут быть проблемы. Поэтому четвертый день стал гонкой. А планета, словно издеваясь, подсунула холмистый рельеф.
Он успел. Посадил семечко, отправил капсулу. А утром встал, едва первые солнечные лучи коснулись горизонта. Он не хотел, чтобы этот переход – последний переход в его жизни – сорвался из-за небрежности. Мартин знал, что не станет спешить, но и ошибок больше не допустит. Раз уж обстоятельства вынуждали его уйти с этой работы, он уйдет с гордо поднятой головой. Уйдет как профессионал. И никто не узнает, что он уходит от своей мечты.
Холмы казались бесконечными. Кое-где поросшие редколесьем, кое-где совсем лысые, с выступающими из-под почвы скалами, затянутыми кружевом упорной и живучей камнеломки, они, тем не менее, давили однообразием. Идти по ним было тоскливо, и Мартину стало обидно. Этот мир мог бы порадовать его чем-то более ярким и неожиданным напоследок. Но первопроходцы не выбирают путей. Они просто идут туда, куда должны прийти, и там, где до них никто не ходил.
Вверх-вниз, вверх-вниз качелями взвивалась и опадала пока не протоптанная тропинка. К концу второго дня Мартин сдался и завел разговор с призраком.
- Когда-нибудь эти холмы разровняют к чертовой матери и проложат ровную, как стрела дорогу, - сказал он.
- Вот только не надо притворяться, что тебе этого хочется, - ответил призрак. В этот раз он был маленькой девочкой, и ворчливый, чуть хрипловатый голос совершенно не вязался с этим образом. – Тебе не нравятся ровные, как стрела дороги. Тебе нравятся нехоженые.
- Холмы мне тоже не нравятся, - огрызнулся Мартин. – Мне нравится разнообразие.
- Миров, - хихикнул призрак. – А на холмы просто нужно уметь смотреть. Советую остановиться на ночлег пораньше.
И Мартин, неожиданно для себя, послушался. Он выбрал возвышенность с небольшой группкой низкорослых деревьев. Внизу журчал ручеек, словно силился рассказать что-то известное только ему одному. Сеятель хотел было развести костер, но призрак не позволил.
- Так ты пропустишь самое интересное! – прикрикнул он и отобрал у Мартина собранные ветки. – Садись и смотри!
А посмотреть действительно было на что. Заходящее солнце окрашивало холмы алым, и медленно выползающие из-за горизонта уродливые пестрые луны вступали в схватку с вечерним светом, поливая склоны бликами всех цветов радуги. Густые тени расщелин темно-синими всполохами охватывали возвышенности. И почему-то только в их объятиях трава снова наливалась своим естественным изумрудным цветом.
- В этих холмах живут фейри! – восторженно выдохнул Мартин.
- И в этих тоже.
Сеятель удивленно покосился на своего странного собеседника и вздрогнул. Впервые на его памяти призрак сменил внешний вид вот так, не исчезая. Вместо маленькой девочки в линялом платье рядом с Мартином стоял высокий благообразный старик. Глаза его освещала невероятно добрая улыбка.
Четвертый день последнего перехода сеятеля уже начал клониться к вечеру, когда череда подъемов и спусков перешла наконец в длинный пологий склон. Мартин сверился с картой и побежал. Ему было хорошо, легко, радостно. Теплый ветер дул в лицо. Он еще не доносил запах океана, да и не должен был – до большой воды оставалось около пятнадцати километров – но уже освежал и успокаивал ласковым предчувствием конца пути.
Семечко Мартин посадил еще до восхода первой луны. Успел набрать сухих веток какого-то кустарника, развести костер, вскипятить воду – не безвкусную, из преобразователя, а живую, чуть солоноватую, подаренную смеющимся родничком, резвящимся неподалеку. Потом отправил капсулу. Можно было бы разбить здесь лагерь, сварганить из того же кустарника что-то вроде шалаша, почувствовать себя настоящим Робинзоном. Ждать, пока кабина дорастет до размеров, способных пропустить человека, предстояло не меньше недели. Но Мартину не хотелось сидеть на одном месте. Времени было достаточно, и он решил, что обязательно сходит к океану, посмотрит на бесконечную водную гладь и, может быть, кинет завалявшуюся в кармане монетку, чтобы вернуться. Не сюда, не на эту планету, не в этот мир. Просто вернуться туда, где можно увидеть что-то, что никто до тебя не видел.
А потом он лежал и снова смотрел в небо. И думал о Солли. О Солли, которая им гордилась, о девушке с иссиня-черными волосами и слишком ранней сединой, посеребрившей виски, с задорной улыбкой и жаркими, как само солнце, глазами цвета спелой вишни. О Солли, которая никогда не увидит еще неизведанных миров. О Солли, которая ждет и готова ждать вечность, лишь бы только он возвращался. О Солли, к которой вернуться хотелось всегда. Наверное, он задремал и произнес ее имя вслух, потому что ничем иначе нельзя было объяснить ощутимый пинок под ребра и подозрительно радостный вопль призрака: