Прадед Максим Максимович, поскольку был помещиком и не владел фабриками, в принципе поддерживал забастовки, и любил говаривать с великим князем Константином Романовым о том, что мы ввязались в большую войну:
- Хватит уже снабжать зерном этих турок с немцами! Пришло время вернуть Византию рука об руку с нашими союзниками.
Прадедушка Максим Максимович был западником.
- Вы действительно в это верите, господин Максим?
- Это говорил мне Константин Константинович, последний из либералов, оставшихся в наши дни в Российской империи.
Нам мальчишкам мировая война очень нравилась из-за газетных репортажей с фотографиями. Мы читали их как приключенческие романы, как историю о войне Цезаря в Галлии, нечто захватывающее, далекое и возможно даже взаправдошное.
- И, если забастуют ваши батраки, Максим Максимович? - спросил как-то у прадеда отец Григорий за ужином.
- У меня и сам бог меня не заставит никого бастовать.
- Значит вы не либерал.
- Это я-то не либерал?
- Да, вы батенька самодур и деспот.
Война с дирижаблями, с аэропланами и с танками нам мальчишкам казалась войной очень замечательной. Вплоть до того, что некоторые из нас специально поднимались на воздушном шаре чтобы поиграть в нее. Это была война из книжек Жюля Верна, хотя лично мне этот автор никогда не нравился, смахивая больше на учителя физики переодетого в писателя, все же баталии с ядовитым насекомыми и с дирижаблями вызывали во мне большой интерес.
- Вы из старообрядцев, отец Григорий? Которых у нас теперь осталось очень мало.
- Я не из старообрядцев, я ни из кого! Я отец Григорий, сам по себе. А вы?
- Я франкофил.
- Борис Петрович тот, например, германофил.
- Борис Петровича, сколько я помню, всегда тянуло в крайности.
- Мировая война происходит ежедневно в наших кафе.
В Петроград начали прибывать беженцы войны, каждый со своей историей. Так у нас появился в частности светловолосый и высокий поляк, который звал себя паном Вацлавом, который первым делом приобрел себе испанский берет и завел знакомство с Казимиром Малевичем. Он был испановедом, который решил переехать в Петроград.
- Мама, а кто такой испановед?
- Заткнись уже, сынок, что за глупости ты спрашиваешь.
Казимир Малевич находился с нами в дружеских отношениях, по большей части с Марией Евгеньевной, которая имела внешность натурщицы, очень востребованную среди живописцев. Мария Евгеньевна со своими прядями черных волос, с лицом андалузской девы и со своей крайне таинственной тайной (в самом то деле не было у нее никакой тайны) позировала как-то в костюме испанки, и пан Вацлав, испановед, влюбился в ее образ, поскольку он напоминал одну из картин его приятеля. Питерские военные корреспонденты впоследствии говорили, что пан Вацлав, известный испановед, сбежал в Петроград бросив в Варшаве жену с детьми.
Это стало ударом для Марии Евгеньевны.
- Появляться на людях с женатым мужчиной?
- С женатым иностранцем?
- Твои дети будут говорить по-французски.
Мария Евгеньевна, которая по жизни была тихоней, замолчала и села. Однако она продолжила появляться в обществе Вацлава, с красотой и изяществом носившего испанский берет, и поселившегося во дворце, построенном совсем недавно. Он водил ее ужинать в Донон, где собирались сливки Петроградского общества обсуждая ход войны и новинки моды из Парижа, потому что Париж, несмотря ни на что, оставался законодателем моды. Тихоня Мария Евгеньевна обрела наконец любовь всей своей жизни. Одна тетя Аграфена продолжала составлять ей компанию и иногда все трое захаживали в Бродячую собаку, чтобы поболтать там о французской поэзии.
Пан Вацлав присутствовал как-то у нас на ужине в четверг, их обоих пригласила тетя Аграфена, и прадед Максим много расспрашивал его о войне, я-то, знаете ли вы, с детства свободно понимаю на французском. Пан Вацлав говорил у нас преимущественно о войне, и сдается мне, что кроме испаниста был он еще и шпионом. Говорил он также о Коробейниковых, которые уже успели доставить ему много неудобства практикуясь на нем во французском, сильно хромавшем у них у всех еще со времен лицея.
Как-то после, когда мы были в гостях у него во дворце, к нему пришли трое мужчин, говорившие с сильным немецким акцентом. Двое из них выделялись военной выправкой, а третий страдал лишним весом и носил очки. Пан Вацлав пил чай с Марией Евгеньевной и другими подружками нашей семьи. После коротко приветствия, «немцы» сказали:
- Вы говорите, что жили в Испании?
- Я называю себя испанистом, потому что мне нравится этим заниматься. И, кроме того, у меня есть публикации в этой области.
- Вы дезертировали, бежали из своей страны спасаясь от войны?
- Полагаю, что я не обязан давать вам объяснений по этому поводу.
- Не позволите нам сесть?
- Садитесь.
Пан Вацлав, при этом, никого из присутствующих не стал знакомить с ними.
—Есть что-то еще, что вы могли бы нам рассказать?
—Я так не думаю.
—Вас прислало сюда правительство Испании для оказания материальной помощи России?
—Предупреждаю вас, что я не занимаюсь здесь покупкой ослов.
— Испания-нейтральная страна, и вы не имеете права нарушать этот нейтралитет.
—Но что я нарушаю, что я нарушаю?
—Испания скрытно оказывает экономическую поддержку России.
— Меня это не касается.
— Однако нас это касается и даже очень.
Дворец изобиловал округлыми формами, роскошью и интригой.
— И что вам от меня надо?
— Мы хотим договориться с вами о встрече.
— Мне нечего рассказать вам.
— Мы внимательно следим за вами с тех пор как вы появились в Петрограде. Вы контролируете значительную часть средств, направляемых Испанией на поддержку России.
— В таком случае, обращайтесь пожалуйста к правительству Испании.
— Для начала нам хотелось бы разобраться с вами.