Вот как много пришлось писать о трюмо между окном и диваном. А теперь отправимся обратно к двери и повернемся лицом к окну. По правую руку вдоль длинной стены – кровать покойного дедушки Гили, а теперь моей мамы, с пружинным матрацем и никелированными спинками. Под ней – пара неинтересных чемоданов, зато за ней к спинке примыкает этажерка с моими книжными сокровищами. Над ней на стене висит радио, и, наконец, у окна стоят стол и пара стульев. Такова наша комната.
Помню, что убогость жилища не угнетала меня. Хотя я и сознавал, что мы бедны, это казалось естественным следствием войны, чем-то неважным, преходящим, а я был весь устремлен в будущее. Ложась в постель, прежде чем заснуть, я в какой-то период размышлял о вечности, бесконечности и смерти, или погружался в сладкие грезы о том, что встречу волшебника, который исполнит три моих желания. И всегда одним из них было, чтобы отец не погиб и вернулся к нам. То было время, когда во многие семьи приезжали демобилизованные фронтовики, но, увы, похоронка на отца не оказалась ошибочной.
В холодные зимние дни я приносил дрова из сарая на наш третий этаж и топил печку. Было блаженством сидеть перед ней на корточках, открыв дверцу, смотреть на языки пламени и слушать треск горящих поленьев! А в заключение следовало закрыть заслонку не позже и, главное, не раньше, чем погаснут синие огоньки – в городе ходили слухи, что где-то кто-то угорел.
Кухня и уборная
С левой стороны от нашей комнаты, если смотреть в направлении окна, находилась кухня, к общей с нами стенке которой были придвинуты кухонные столы жильцов и мамин, в том числе. Такие столы стояли и на других свободных местах у стен кухни, один – между двумя окнами во двор и еще пара – у стены напротив. Композиция четвертой капитальной стены, параллельной нашей, с полным правом может быть названа необыкновенной. Во всяком случае, ознакомившись до сорокалетнего возраста с особенностями многих ленинградских коммуналок, я ни разу ничего подобного не встретил. Посередине стены была пристроена уборная, забирающая у кухни площадь примерно в два квадратных метра, с унитазом, конечно, и постоянно выходившим из строя ржавым бачком. Унитаз часто засорялся, и в такие моменты его роль переходила к ведру. Потолок у туалета отсутствовал, сквозь кое-где поврежденную штукатурку на стенках просвечивали неплотно пригнанные друг к другу доски, а тонкая дверь, закрывающаяся на крючок, открывалась в сторону кухни. Оставшаяся часть кухонной стены была занята умывальником и «черным ходом» на лестницу, ведущую во двор. Для полноты картины добавлю, что внутри двойной двери черного хода помещалось помойное ведро, опорожняемое каждый день в дворовую помойку членами семьи, дежурной по квартире. Дежурство было неприятной обязанностью, так как включало еженедельное мытье полов «мест общего пользования». Список дежурных составляла всегда одна и та же соседка, «квартуполномоченная» Мария Андреевна Лукьянова, как и мама, вдова погибшего на фронте. Она никогда не участвовала в яростных скандалах, время от времени взрывавших квартиру, но молчаливо сочувствовала маме.
Заканчивая описание нашей кухни в первые послевоенные годы, упомяну маломощную лампочку, свисающую с закопченого потолка и, наконец, серый некрашеный пол. Сквозь щели между образующими его досками, совершающими под ногами вертикальные колебания, можно было разглядеть перекрытия между нашим и вторым этажом.
А на кухонных столах коптили керосинки и шумели примусы. Походы в керосиновую лавку, в низочке на Колокольной, рядом с тогда заколоченной Владимирской церковью, с заданием принести домой брусок коричневого хозяйственного мыла или наполнить бидон керосином, не были мне неприятны. Как взрослый, вставал я в очередь а, добравшись до продавца, протягивал ему бидон и солидно произносил: «Два литра». К тому же меня приятно дурманил запах керосина, наполнявший лавку, как, впрочем, и аромат резиновых галош и бот в обувных мастерских. Хаживал я и в булочную на Марата, и как-то, при полном своем недоумении, вызвал смех в соседнем гастрономе, осведомившись у продавца: «У Вас яйца есть?» Но вообще-то мама меня почти не нагружала хозяйственными заботами, повторяя: «Главное – учеба!», с чем я был согласен всей душой. Родственники отца мягко, но дружно порицали ее: «Напрасно ты его балуешь. Вырастет эгоистом».
Однако, я несколько отвлекся от темы настоящего раздела, к которой, впрочем, осталось добавить немногое. В 1956 году наш дом пошел на капремонт, который мы пережили в предоставленной нам временно каморке где-то на Фонтанке. Запомнилось, что она находилась недалеко от Аничкова моста, рядом с районной библиотекой, куда я бегал чуть ли не ежедневно, так как брать сразу по несколько книг не разрешали. После ремонта нашу четвертую квартиру на Марата, 19 переименовали в седьмую, нам с мамой прибавили два квадратных метра, сдвинув на полметра левую стену комнаты в сторону кухни, убрали из кухни уборную, и даже умудрились, не увеличив квартиры, встроить в нее совмещенный санузел с ванной и водогреем. В город уже давно провели газ из Эстонии, и газовые плиты на кухнях вытеснили примусы, керогазы и керосинки.