Преступление без наказания
В том же первом учебном году, в возрасте восьми лет, я нарушил заповедь «Не укради», когда, вытащил поутру из-под маминого матраца и рассовал по карманам и в портфель значительную часть ее месячной зарплаты. Надеялся, что она не заметит и что остатка ей хватит на хозяйственные нужды. Мама к тому моменту уже ушла на работу, и вот я, преисполненный радостного ожидания, шагаю по Марата к Невскому. Наконец-то, заветный киоск с марками! Но еще рано, он, к моему разочарованию, закрыт. Не беда – покупку марок можно отложить до конца уроков, и я отправляюсь в школу.
В классе начинаю хвастаться своим богатством. Впрочем, купюры сильно оттопыривают карманы, и избежать вопроса «что это у тебя?» все равно было бы невозможно. Часть денег немедленно переходит в руки одноклассников, а я чуть-чуть растерян, чувствуя, что ситуация вышла из-под контроля. Однако, результат сравнительно благополучен – казначейские билеты оказываются у Нины Васильевны и после уроков возвращены законной владелице, явившейся, чтобы забрать непутевого сына домой. Ох, как она была напугана, опасаясь, что я стану вором, но не ругала меня, а говорила, что мой папа никогда бы так не сделал и что-то еще, столь же убедительное. Мне было стыдно и без ее объяснений, и в дальнейшем я без спросу денег не брал. Но мечта разбогатеть меня не покинула и, признаюсь, не покидает по сей день.
А в школе мы менялись не только марками, но и другим своим достоянием, в частности, конфетными фантиками, игра в которые была одно время в моде – кладешь его на открытую ладонь, сложив определенным, ныне мною забытым способом, и бьешь сжатыми пальцами снизу вверх по краю парты или подоконника. Если твой взлетевший по инерции фантик накрывает чужой, забираешь оба. Если нет, аналогичную попытку предпринимает соперник. Допускаю, что не полностью воспроизвел правила – столько лет прошло.
От киоска до дома 19/18
Возвращаюсь на угол Невского и Марата по пути из школы домой. С трудом отрываюсь от соблазнов киоска и продолжаю неторопливое движение в сторону Колокольной. За спиной – фанерный ранец. В нем у первоклассника – букварь, арифметика, тонкие тетрадки в 12 листов с полями, на первых порах в две косые, а затем и в одну, ну и в клеточку, с метрической системой мер и таблицей умножения на последней странице обложки. Да, чуть не забыл про чернильницу с отвинчивающейся крышкой и про пенал с ручкой-вставочкой и пером номер восемьдесят шесть. Старшеклассникам разрешалось писать другими перьями, в частности, так называемой «уточкой», но я упорно оставался верен восемьдесят шестому, пока, много позже, не появились относительно не протекающие шариковые ручки. Среди них особенно роскошными считались металлические, многоцветные, заграничные, но они часто ломались, и заряжать их было негде.
Ул. Марата, д. 19/18, мой дом, как он выглядит в 2011 г.
Черная лестница
Ул. Колокольная, д. 18/19. Здесь я спрыгивал с подножки трамвая
Лет через шестьдесят из любопытства потянуло меня в антикварную писчебумажную лавку в парижском квартале Марэ и вдруг я разглядел на витрине восемьдесят шестое перышко, неожиданный грустный привет из далекого советского детства. И уточка и гусиные перья там под стеклом тоже находились, но мне не было дела до них.
Рядом с булочной, на обшарпанной штукатурке дома номер три (уже не в Париже, а снова на улице Марата тысяча девятьсот сорок пятого), можно было прочитать еще довольно явственную надпись: «Эта сторона улицы опасна при артобстреле». Миную гастроном на углу Стремянной, пересекаю ее и прохожу мимо маленькой телефонной станции на Марата, 7, откуда можно вести междугородные переговоры. Станция помещалась в основании отделанной разноцветными изразцами заброшенной церкви без куполов, снятых, вероятно, еще до войны. По обычаям той поры церковь использовалась как склад или спортзал. А над строгим ликом, глядящим на улицу с высоты примерно третьего этажа, – потемневшая от времени надпись золотой, с трудом читаемой славянской вязью: «Приидите люди добрые, христианскому Богу поклониться». Говорили, что Поварской и Димитровский переулки были разрушены особенно сильно, потому что немецкие летчики, используя старые карты, принимали эту церковь за расположенную рядом с Московским вокзалом другую, перестроенную в молокозавод в 30-х годах. Они думали, что бомбят вокзал.