— Любовь у неё… Несчастная была, — словно извиняясь, пояснил Лаврухин доктору. — Не думал только, что это ты её откачивал.
— Да, было дело… Но нас личные обстоятельства не особо интересуют.
— Ага. Дзета-протокол должен быть соблюдён, а остальное — личное дело пациента, — подтвердил Ведунов, но поймав недовольный взгляд начальника, сразу замолчал, вернувшись к своим котлетам.
— Как там она меня назвала? — переспросил Харитонов у оперуполномоченного.
— Харон. Да это наше… Внутреннее, — смутился полицейский. — Ты же у нас перевозчик в царство мёртвых. Как в мифах Древней Греции. Ну и фамилия созвучная…
— Понятно.
— Это ещё ничего! — смеясь продолжил Лаврухин. — Вот, когда наш полковник читал Пастернака, то он обзывал тебя «доктором Мертвяго».
— Ну хорошо хоть кто-то Пастернака читал… — буркнул Харитонов. — Книжками тут увлекаетесь, значит?
— А чего плохого? — растерялся оперуполномоченный. — Что ещё делать-то? Ну, в карты иногда играем, в шахматы, в домино…
— Да чего уж плохого: вино, кино и домино. И любовь, значит… Да уж… — тихо проговорил доктор под нос, погружаясь уже в какие-то собственные раздумья, а потом колко взглянул на собеседника. — Были мы сегодня после кладбища ещё на одном вызове. Мужичок там один. С работы из офиса своего возвращался, а потом вдруг вышел из машины, утопал в чисто поле, лёг в снег и замёрз там. Накатило что-то.
— Откачали?
— Нет. Сам вернулся. Дождался ближайшего волнового всплеска. Перемагнитился и домой пришёл. Идеальный покойник. Ни одного повреждения. Говорит, даже голова лучше работать стала. Тоже вот сидит теперь, книжки читает. Да это давно было. В прошлом году ещё.
— А чего вызывали тогда? — Лаврухин заинтересованно посмотрел на доктора.
— Бабёнка его… К нему собралась. Ну, а что? — доктор мельком взглянул на Колю Рыжкина. — Им хорошо ведь. Не стареют. Не болеют. На продуктах существенная экономия. Опять же никаких волнений, стрессов, неврозов там разных… И вообще настроены на какой-то добрый меланхолический лад. Да, Коль?
— А? Ага… Да, — рассеянно ответил водитель.
— Вот, пожалуйста! Ну, и бабёнка эта, значит, к нему захотела. Любовь, дескать… Попросила укольчик сделать…
— Имеет право, — снова вклинился Ведунов с набитым ртом. — Дзета-протокол предусматривает добровольный уход граждан из биологической жизни. Только свидетели нужны. Типа, как при обыске у вас, понятые… Соседи, к примеру. И расписку при них подписать по форме № 17.
Лаврухин немигая уставился на Харитонова.
— И ты что же? Укольнул?
Над столиком повисло тягостное молчание. Расправившись с едой, стажёр поднялся с места.
— Ну, спасибо. Хорошо кормят у вас тут. Вкусно! — похвалил он Лаврухина, а потом обратился к Харитонову. — Я поеду… Мне ещё курсач сегодня писать надо. Можно Николай Палыч меня подвезёт?
— Ага… — закивал Коля, не дожидаясь разрешения. — Да.
— Да валите! — махнул рукой доктор, а когда оба сослуживца удалились, и он остался на пару с Лаврухиным, спросил:
— А ты сам как? Не надумал? Перейти, так сказать, на иной план существования.
— Да не знаю я. Не решил пока, — полицейский нахмурился. — Так-то у нас много уже таких служит: дежурный, в архиве женщина одна, Сашка-буфетчица вот, опять же… Думаю ещё. Но если припрёт, то я, наверное, сам — по-офицерски… Дуло к виску — и привет.
— Ну и дурак, — холодно отреагировал Харитонов. — А нам потом твои мозги в пакетик собирать. И будешь минимум месяц ходить слюни пускать. Нервные клетки знаешь как медленно восстанавливаются… На Колю нашего глянь! Так его просто бревном зашибло. Сдавленная травма черепа, а тут пуля. Ага? Да? — для наглядности передразнил врач неотложки.
— Да понял я. Понял. Буду иметь в виду, — согласился оперуполномоченный. — Но, наверное, просто кишка тонка, поэтому до сих пор и живой. Помнишь, как оно всё начиналось, когда мертвяки отовсюду полезли? Ещё до всех ваших протоколов… Я тогда насмотрелся. Бр-р-р… Все орут, жрут, рвут друг друга. А кто помер, через сутки сам такой же встаёт. Кто ж знал, что они через два-три дня нормальными становятся? Это ведь уже потом выяснилось! А к тому времени половина уже того… Коллеги, знакомые, семья…
— Насмотрелся он… — на губах Харитонова заиграла злобная, но какая-то обречённая ухмылка. — Я своих тогда собственными руками на части разрубил и по мешкам расфасовал, чтобы не рыпались… А потом все эти мешки сутки по помойке искал, чтобы всё назад сшить.