Он колючими глазами обвёл притихших вокруг людей. Все они смотрели в ответ: кто со страхом, кто с угрозой, кто с непониманием. Похоже, что в этом худощавом высоком человеке в шинельке и фуражке, они впервые увидели какой-то иной смысл, какую-то иную силу — совсем не такую, какая была у тучного бригадира — и этим она их одновременно и привлекала, и пугала. Лаврухин отвернулся и, ощущая спиной человеческие взгляды, пошёл назад к эшелону. Стянуть с себя нестерпимо жмущие сапоги, сунуть замёрзшие ноги под колючее верблюжье одеяло и, растянувшись на проводницкой полке, забыться сном — вот, пожалуй, и всё, чего он сейчас хотел.
Поутру Лаврухина разбудил истошный крик: может, бабий, а, может, и нет, но истеричный и какой-то визгливый. Впрочем, через минуту выяснилось, что кричал стареющий Венечка. Из его путаных объяснений следовало, что некто напал ночью на машиниста Путилина, по всей видимости, убил и скрылся. По снегу от паровоза в сторону лагеря действительно тянулся кровавый след. Металлический пол тамбура и скоба двери, ведущая к тендеру и кабине — тоже были перепачканы кровью. Вот только «убитый» сидел всё тут же, прикладывая к разбитой голове платок. Лаврухин даже не знал чему больше удивиться: внезапному воскрешению, или тому, откуда Путилин достал платок, который в его промасленных чёрных руках казался белоснежным.
— Ну, вроде живой, — отметил комендант.
— Да вы гляньте на нашего рулевого! У него же рука трясётся! — продолжал причитать Венечка. — Как он теперь состав поведёт?!
— Да в порядке я, — недовольно пробубнил Путилин. — Обидно, что моим же ведром меня огрел…
— Кто?! Детали! — насел Лаврухин, отодвигая ставшего бесполезным интеллигента.
— Да не разглядел. Захотел по нужде выйти. Смотрю, кто-то в тендере копается. Шугнул. А он, видать, с перепугу меня… По фигуре вроде молодой.
— Ясно. «Ситдауны» эти наведались. Уголёк им наш нужен. Проторили дорожку, — озвучил комендант очевидный вывод и задумчиво посмотрел в сторону лагеря.
Там, где-то на конце сходящихся в точку рельсов, пестрели палатки и поднимался чёрный дым, но не было видно никакого движения.
— А вы ещё этих, с позволения сказать, граждан хотели к нам в поезд определить… Звери они там все! — поддакнул Венечка, но на него снова не обратили внимания.
— Не придёт никто, — проговорил Путилин. — А нам ехать нужно… Машина должна двигаться, а то совсем встанем. Смазка загуснет — поршни заклинит, а если ещё трубопроводы во внутреннем контуре замёрзнут и гайки разопрёт…
— Вот и займись внутренним контуром. Закручивай свои гайки! — огрызнулся Лаврухин. — А на внешнем уж я. Сказал — «до завтра», значит — до завтра.
Поплотнее надвинув фуражку и подняв ворот шинели, он в очередной раз решительным шагом отправился в сторону стихийного поселения.
— Ну куда он снова? С кем там разговаривать? — покачал патлатой головой интеллигент-Венечка, провожая коменданта взглядом из-под блестящих очков.
— С людьми, — ответил машинист, хотя и сам уже не был уверен в своих словах.
В лагере и правда не наблюдалось никакой человеческой активности. Ни следов рассыпанного угля, ни тем более крови, на снегу не виднелось. Награбленное ночью было уже давно и умело сныкано где-то в недрах этого помоечного караван-сарая. Однако судьба угля волновала Лаврухина в последнюю очередь. Завидев массивную фигуру Коровчука, комендант направился к нему. Бригадир, словно на троне, восседал в старом кресле на деревянных ножках, и грел пухлые ладошки у горящей бочки, пока рядом суетились особо приближённые. Он тоже заметил приближение Лаврухина, и, не поворачивая головы, заговорил первым.
— Ты вот знаешь, комендант, куда эти рельсы ведут?
— Туда ведут.
— А что — там?
Вопрос явно перебил боевой настрой коменданта.
— Ну, не знаю… Восток…
— Во-о-от, — довольно протянул Коровчук. — А мы тут посоветовались и, стало быть, решили, что нам всем нужно на Запад. Так что ты, комендант, не торопись. Переставляй паровоз. И вот тогда мы все с тобой поедем.
— Что?! — возмутился Лаврухин. — Это совершенно невозможно!
— Ну, привыкай, товарищ начальник, у нас тут, не как у тебя… Демократия. Народ решает.
— Ясно. Снова, значит, бредим… Время тянем? Не хотим договариваться? Так я пойду, мне плевать.
Комендант действительно собрался было уйти, но из группы сидящих чуть в стороне вдруг поднялся здоровый детина. В своём сереньком ватнике и коричневых сапогах он был почти не заметен, пока не распрямился в полный рост. От нервозности или для соблюдения некого этикета он стянул с головы шапку, скомкал её в крепких пальцах, продемонстрировав свою пшенично-жёлтую шевелюру, а потом приблизился парой широких шагов и громко произнёс: