… Ульрика говорила, а сама в мыслях хотела сдаться обаянию Франсуа, танцевать с ним, потом в будуаре целоваться, и так вместе и провести ночь любви до утра…
А Франсуа покорял Ульрику остроумными шутками и изысканными комплиментами, а сам думал, холодея от страха: «О, ужас, я полюбил Ульрику! Я покорён и влюблён, и сам в трепете от этой мысли, я не знаю, что нам с Ульрикой теперь делать с этой любовью! Начирикал всё-таки Кит! Я сам в недоумении, и не понимаю, почему я тогда сказал ей, что холостой? Почему не ушёл сразу, а так долго общался? Почему мы с Ульрикой доверяем друг другу все сокровенные тайны, хотя узнали друг друга недавно? Почему так быстро перешли на «ты»? Почему на балу я танцевал только с ней, видел только её, и, вопреки собственному плану, не уступил её ни одному другому кавалеру? Влюбились! Прямо, как Ромео и Джульетта, только те не могли быть вместе из-за сложных распрей своих семей, а у нас всё проще и безнадёжнее: Ульрика несвободна, она замужем за королём…».
А высокомерная принцесса Фредерика-Берта сначала стояла со скривленным лицом, фыркая от досады, заносчиво сжимая губы, её жутко раздражало, то, что Ульрика сегодня была признана первой красавицей бала, никак это звание не достаётся чванливой кронпринцессе. А потом она понаблюдала за Ульрикой и Франсуа, которые весело порхали по мраморному полу дворцовой залы, как два милых мотылёчка, что-то перешептываясь и смеясь дружно, и обида на лице надменной кронпринцессы сменилась ехидной, злой, ядовитой ухмылкой. Она догадалась, почему Франсуа столько раз отказывал в любви самой принцессе, и кому принадлежит сердце молодого гениального кутюрье…
Глава «Всё зашло слишком далеко…»
… Так к двум часам ночи бал кончился, гости, обсуждая с восхищением богатство бала, разъехались, все разошлись, слуга уже затушил свечи и поспешил удалиться, а Ульрика и Франсуа никак не могли решиться разнять рук и расстаться…
Теперь они смотрели на друг друга совсем иначе, они увидели друг друга впервые во всей красоте…
Франсуа, растерянный в этой ситуации и смущённый, не знал, что делать, где взять силы сейчас отпустить ручки Ульрики, чтобы скорее уехать от греха подальше. Он понимал, что, если Ульрика наберётся храбрости признать первой ему в любви и предложить что-то, он в таком порыве и любви, и страсти, сразу забудет свои стойкие, как камень, христианские принципы благочестия и целомудрия и ринется исполнять то, что скажет королева его сердца…
… Ульрика же, непривычно красивая и бледная в темноте, стояла, не решаясь сказать самых главных и желанных для неё сейчас слов, а потом по смущённому взгляду ясных светло-табачных прищуренных глаз и стыдливому выражения на нежном лице Франсуа, по движению его руки, что он уже собирается уйти, собралась с духом и тихо изрекла:
– Франсуа, милый, прости, прости меня, пожалуйста, за такое откровенное легкомыслие, но понимаешь,… я только сейчас осознала, что я люблю тебя так, как не может любить своего кавалера ни одна дама. Даже привязанность Гиневры к Ланцелоту лишь маленькие искорки по сравнению с тем сильным, многогранным чувством которое я испытываю к тебе. Моя девичья душа требовала любви, настоящей, сильной, взаимной любви, я не получала её от мужа, этого старого сморчка Хлодвика-Карла, который, по-моему, и не заметил ничего нового на балу. И… понимаешь, мне бы не хотелось бы расставаться прямо сейчас, если ты, конечно, испытаешь тоже такие сильные чувства, как я к тебе. Я понимаю, какой нехороший поступок я тебе предлагаю, но я столько узнала беды за свои юные восемнадцать лет, что Бог простит нас за то, что я, хоть и нечестным путём, узнаю хоть один-единственный раз в жизни, что такое счастье настоящей любви! Так, если ты не против, и того же мнения, может, продолжим этот чудесный бал столь же приятной ночью у меня в будуаре?
Франсуа побелел от испуга, сердце его затрепетало лихорадочно, как у соловья, но какая-то необъяснимая сила, будто магнита, тянула молодого кутюрье к своей нежной, как фаянсовая статуэточка, возлюбленной. Он понимал, что сам потом будет ругать себя последними словами за такой низкий поступок, будет страдать, заниматься самобичеванием, но в этот момент он был до самозабвения рад быть рядом с любимой, что не мог (и чуть-чуть и не хотел) думать о последствиях. Его губы приблизились к бледным устам Ульрики, и он прошептал в ответ:
– Ульрика, самая главная, единственная любовь моя, я так сильно сражён твоим обаянием, красотой, твоим характером, ты для меня кажешься настолько сказочно прекрасной, и я тебя так искренно полюбил, что даже если бы я захотел, я бы не смог сейчас сказать «нет». Хотя, помниться, сам учил тебя, что нужно иметь храбрость говорить «нет», но иногда так хочется послушать зов сердца, а не разума! Так что, милая, идём в будуар?