До нее начинает доходить ужасный звук, глухой и ритмичный. Он усиливается, когда она подходит к краю глотки. Навстречу дует ветер, слабее вниз по спине и мощнее в обратном направлении вверх. Она садится на корточки и пытается спуститься по хрящам, но успевает переместить только половину тела, как раздавшийся кашель сотрясает все вокруг, создавая хаос, и она беспомощно летит вниз.
Падает и падает.
Жизнь теперь — это лишь падение.
С глухим звуком Коре приземляется на эластичную пленку. По центру находится туго затянутое отверстие. В желудке под ней клокочет кислота. Здесь внизу звук громче и Коре знает, куда идти. Она пятится к стенке и начинает давить руками на мягкую поверхность. Сначала сопротивление, потом стенка поддается. Возможно, он знает. Возможно, чувствует ее сейчас. Она долго пробирается сквозь ткани, звук теперь глухой, плоть подрагивает. Вот она чувствует, как пальцы проходят насквозь, оказываются где-то снаружи. В пустоте. Она хватается за края и проталкивает тело.
Сверху обрушиваются оглушительные удары.
Вот она. Машина. Темно-красная, пульсирующая. Папино сердце. В ее фантазиях оно всегда было меньше, едва заметно невооруженным глазом. Но она ошибалась. Оно огромно.
Коре пытается засунуть туда ногу, но мышца яростно бьется, отталкивает ее. Тогда она разгоняется и прыгает прямо на сердце с раскинутыми руками и ногами. Приклеивается с всасывающим звуком, просовывает лицо прямо через мышечную стенку — и как по волшебству внутрь проскальзывает все тело целиком.
Здесь тишина.
Ветер сюда не доносится, потому что ветра не существует. И все? Ничего, кроме темноты?
Но вот появляется что-то парящее. Тельце, маленькое. Оно спит. Обернутое в пеленки, оно подплывает все ближе.
Ребенок.
«Это я? — думает она. — Это я парю у тебя в сердце?»
В лице ребенка она желает увидеть себя. Но черты у него такие неяркие, что, моргнув, она тут же их забывает. Как фотографию в рамке, которую потом заменяешь на собственную.
После она пытается написать письмо, но слова и фразы получаются такими, как будто она маленькая девочка, не знающая, что хочет сказать. Или что он ей ответит. Ведь это она ушла. Она приклеивает к письму засохший цветок, светло-голубую незабудку. Но письмо не отправляет. Оно слишком жалостливое, умоляющее. Здесь нужно что-то другое.
Идут годы, и у нее появляется мечта стать высокой и ужасной. Холодной, неприступной, могущественной. И она мечтает о дне, когда он в конце концов приползет к ней на коленях. Она даже ухом не поведет, когда он войдет, а только допишет очень длинное предложение, спокойно отложит ручку и взглянет на него с каменным лицом.
— Да?
И все, больше ничего, хотя отец столь долго ехал, чтобы взглянуть на своего потерянного ребенка. «Да?» И он задрожит перед ней, растревожится и одновременно восхитится ее преображением. Из десятилетней малявки с тяжелыми от слез ресницами в это «существо» — такое деловое, опасное. Пока он выступает со словами примирения, она будет спокойным взглядом смотреть на него и даст договорить, не перебивая, а потом скажет сладким как мед голосом:
— Такие, как ты, не заслуживают пощады.
Она все тщательно продумала, вот это «такие, как ты», потому что так она демонстрировала, что знает о его принадлежности к определенному «типу» — к людям, которые всегда больше заботятся о себе, чем о своем ребенке. Одного этого предложения будет достаточно, чтобы он все понял и раскаялся. И тогда пыль рассеется, колючие заросли вокруг его дома иссохнут и развеются по ветру. Все изменится.
Вот так все должно закончиться.
Однако идет время. А он не едет.
Все идет не по плану.
В конце концов она сама едет к нему, тайком, переодетая. В этот раз она едет одна, взяв в аренду автомобиль, который может быстро разгоняться. Отец устроился на новую работу в клинике в одной из серых высоток в центре. Но город изменился. Он выглядит как любой другой, с торговым центром, и крытой парковкой, и прудом с фонтаном посередине. Она никого не интересует, никто ее даже не узнаёт. Она снимает капюшон и осматривается в тусклом вечернем свете.
Она узнает две вещи: он приобрел новую машину и новую семью. Новую жену и маленькую дочь. На самом деле на него она едва смотрит, ведь как только она видит его нового ребенка, которого он вытаскивает из детского кресла на заднем сиденье и за руку ведет в магазин игрушек, она больше никого не замечает. Девочка — маленькая и светловолосая с завитушками и кукольными глазами — совсем не похожа на Коре. Словно какой-то дядька-извращенец она стоит в укрытии и пялится на милую девочку. Которую она при первой возможности засунет в черный мешок и утащит в лес. Отрежет ей волосы. Утопит в луже. А потом, когда они будут прочесывать лес и найдут маленькую девочку мертвой, она будет совершенно побелевшей и измазанной грязью, вместо кудрей — уродливые проплешины.