Внутри работал его любимый аппарат.
Адриан достал рюмку и наполнил ее до краев. Затем торжественно расправил плечи, поднес рюмку к носу, вдохнул запах спирта, хмыкнул и довольно кивнул. Совсем в горле пересохло. Он осушил рюмку, покатал самогон во рту и проглотил его с закрытыми глазами.
Как же хорошо, черт возьми!
Еще раз наполнил рюмку.
Все бы утряслось, жизнь била бы ключом, если бы не эти чертовы дрова. Он пнул пустую корзинку для дров и поднял рюмку.
Ну, вздрогнем!
Громко выдохнул и постучал себя в грудь.
3
На Хильде, жене Руберта, был передник в цветочек. Она стояла на кухне и ждала, пока закипит кофейник. Эти дрова совсем свели его с ума, и он берега потерял. Началось все с нескольких штабелей, но со временем превратилось в целую гору дров, которая не прекращала расти. У мужика теперь все мысли только о дровах, дрова занимают все его время, когда он не спит, но она готова дать голову на отсечение, что и во сне он тоже бредит дровами.
В тишине Хильда поставила на стол чашки с блюдцами и подогретые булочки с корицей. В чашки с бульканьем полился кофе.
Настенные часы пробили десять.
Хильда держала блюдечко на трех пальцах и потягивала кофе через кусочек сахара, зажатый в тонких губах. Она видела, что муж погрузился в раздумья, но по-прежнему не видела смысла пытаться что-то из него вытянуть. Из-за этих дров он лишится разума окончательно, вопрос только в том, как именно безумие начнет развиваться — если уже не начало.
Угораздило же ее оказаться именно в этом месте на земле, в доме, стоящем немного на отшибе деревни, посреди леса. Она покачала головой. Она тут застряла. Не без горечи подумала, что так и не повидала мира и больше уже не повидает. Слишком поздно. К тому же Руберт ни за что не расстанется со своей горой дров. Все время эти дрова. До самой смерти.
В воздухе висела тишина.
Так они и сидели напротив друг друга с напряженными лицами, сложив руки на груди. Нужно было что-то сказать, но это казалось совершенно неуместным. Однако в молчании была и положительная сторона: никому из них говорить не хотелось, так что можно было не бояться ляпнуть что-нибудь лишнее.
Термометр показывал целых двадцать градусов мороза, и температура все падала и падала. Становилось все холоднее. За окном на ветвях деревьев лежал тяжелый снег, а над горными хребтами тянулись хрупкие нити солнечных лучей.
4
Иногда Руберту сложно было понять Бога. Чего, собственно, хотел от него Всевышний? Разве он не добывал хлеб насущный в поте лица своего, когда работал в лесу и колол дрова рядом с домом, разве он не проявлял усердия и тщательности? Он и молился, и псалмы пел, но не получал награды, которую был в праве требовать.
Не говоря уже о воздержании от спиртного.
За всю жизнь ни капли в рот не брал, уж это-то должно вознаграждаться.
Внутренние органы и мозг Руберта работали в его почтенном возрасте, как у юноши, и это уже можно считать наградой, но в понимании Руберта этого было недостаточно. Особенно когда ему приходилось терпеть унижение и смотреть на то, как ближайший сосед ворует у него дрова, сосед, проспиртованный буквально насквозь и не вознесший ни единой молитвы за всю свою жизнь. И где же здесь справедливость?
5
Руберт Перссон пробирался по дороге, а за ним бежала собака.
До продуктовой лавки было почти два километра, и именно туда он и направлялся, чтобы купить кое-какие необходимые продукты. Ему пришлось идти по сильному морозу, но даже холод не мог остудить его злости. Жизнь представлялась примитивной и убогой, не без этого. Как только исчезала одна напасть, немедленно появлялась новая.
Руберт был убежден, что кражи продолжатся, что поленница рядом с болотом уменьшится настолько, что в его горе из дров зазияет огромная дыра. Он имел дело с вором, напрочь лишенным всяких угрызений совести, не ведающим смирения и стыда и не отличающим свое от чужого.
По правде говоря, стоило бы взобраться по холму, постучаться в дверь и хорошенько ему врезать. Бог наверняка простил бы Руберта.
Бормоча про себя, Руберт сделал несколько шагов, немного согнул ногу в колене, чтобы набрать инерции, и пнул ногой снежный ком. Как оказалось, ком состоял полностью изо льда. Всю стопу от большого пальца до щиколотки пронзила острая, жгучая боль. Руберт стиснул зубы, чтобы не заорать.
Ну что за напасть!
Он сжал кулаки и начал скакать на одной ноге, размахивая руками, чтобы не потерять равновесие. На мгновение ему показалось, что он полностью отбил себе большой палец на правой ноге, и он бы не удивился, будь это правдой. Вот только этого ему и не хватало.