— Куда мы так торопимся, Ида? — запротестовал папа, когда во второй половине дня мы шагали по запорошенной снегом тропинке в сторону магазина.
— У тебя же такие длинные ноги, что тебе жаловаться? — фыркнула я в ответ и поспешила дальше.
Но мне становилось все заметнее, что папа запыхался, и в конце концов я почувствовала, что не хочу довести своего старенького папу до инфаркта. Замедлив шаг, я постаралась сосредоточить внимание на окружающем ландшафте. По-прежнему было холодно, как в Сибири. В Стокгольме в конце февраля погода обычно смягчается, но тут Дед Мороз свирепствовал вовсю, словно весны не ожидалось вовсе. Минус 18 градусов — каждый раз, выходя на прогулку, я вынуждена была надевать папины теплые штаны. Уговорить папу тепло одеваться не получалось, но кальсоны он носил и днем, и ночью.
— Как дела на работе? — спросил папа, тяжело дыша.
— Так себе, — призналась я, изо всех сил пытаясь приуменьшить то, что рассказала мне Тарья. — Мы работаем над тем, чтобы привлечь больше посетителей.
Я продолжала рассказывать на ходу, и, не успев оглянуться, мы оказались перед автоматическими стеклянными дверями.
Во время всего нашего шопинга папа вел себя на редкость адекватно. Он сам выбрал овощи, даже столь экзотические, как огурец. Затем пошел и принес кефир, справившись без всяких инструкций. Где этот человек был сегодня ночью, когда другой упрямец не давал мне спать, утверждая, что ему нужно на работу? Иногда я задавалась вопросом, не слишком ли я преувеличиваю папины моменты забывчивости. Разве не у всех пенсионеров случаются небольшие провалы в памяти? Но события прошедшей ночи погрузили меня в глубокие сомнения.
Учитывая тот факт, что у нас нет машины, мы с папой капитулировали и купили сумку-тележку. В этой самой сумке-тележке я и тащила наши покупки вверх по склону обратно к дому.
С того момента, как я увидела, в каком состоянии наш церковный домик, я все время сравнивала его с другими, критическими взором окидывая каждый, попадавшийся нам навстречу. «Этот давно нуждается в покраске. А вот тут доска прогнившая. И почему у них нет цветов в окнах?» Мне отчаянно хотелось как-то благоустроить наш домик. Мы должны любой ценой оставить его за нашей семьей. Если «Испанская инквизиция» пошлет жалобу в Региональное управление и они примут меры, это станет для папы таким ударом, что я даже не знаю, как он его перенесет.
— Зайдем потом в музей, съедим по бутерброду с лососем? Если там еще открыто.
Папа бросил на меня бодрый и ясный взгляд, хотя все еще пыхтел на ходу.
— Конечно! Если ты не торопишься.
— На это у нас время найдется. Подумать только, ты им когда-то помогал! Абсолютно этого не помню.
— Ты была совсем маленькая, — ответил папа, замедляя шаг. — Но тебе нравилось ходить туда со мной. Ты обожала прыгать в сено, но и шоколадные шарики Катрин пользовались у тебя большим успехом. Ты даже утверждала, что они лучше, чем мои.
Он состроил обиженную мину.
— Ясное дело, у нее они были лучше! Она делала настоящие шарики, а не давала мне есть тесто прямо из миски, немного посыпав жемчужным сахаром.
Папа рассмеялся.
— Я тебе это припомню в следующий раз, когда буду смешивать шоколадное тесто. «Пойди к Катрин!» Вот что я тебе скажу.
Когда мы подошли к дому, по другую сторону живой изгороди стояла Эва-Карин. Она помахала нам рукой. А рядом с ней Эмиль! Во всем теле закололи иголочки, снова налетели воспоминания.
— Знаешь, сколько мне понадобилось времени, чтобы сообразить, почему эти сумки называют «Каталинами»? — спросил Эмиль.
— Наверное, столько же, сколько и мне, — ответила я. — Я думала, их изобрела какая-то Каталина… а, оказывается, ее просто катят!