Камень был таким острым, что у несшего его инженера на ладони осталась глубокая рана, а он даже не почувствовал, как порезался. Осколок сверкал медным колчеданом.
Так вот, осколок упал острым концом вниз прямо на плечо Гидеону. И целиком отрубил правую руку. Причем столь аккуратно, что доктор Энгберг сказал: «Можно подумать, будто ее ампутировал главный врач Лундбум из Умео».
Гидеон уже больше не был горняком. Очнувшись от наркоза, он произнес единственное слово: «Дом».
Горнодобывающая компания назначила ему пенсию, которая называлась пожизненной рентой. Гидеон вернулся в Пристанище, где стал тренировать левую руку, чтобы ловить рыбу в озере Вурмшён, собирать ягоды, сажать и копать картошку. А еще рубить дрова и готовить еду, то есть выполнять самое необходимое.
Два года спустя его накоплений хватило на покупку пиломатериалов. С лесопилки Тургрена на Мельничной гряде приехал грузовик и сгрузил доски у дороги.
Гидеон соорудил себе кожаный ремень, закреплявшийся на левом плече. С его помощью он перетаскал все доски в Пристанище. Строганые, нестроганые и вагонку.
Своей единственной рукой он удивительно ловко обращался с молотком, пилой, теслом и клещами. А вот с долотом дело не пошло. Он пытался держать полотно зубами, ударяя по рукоятке молотком. Но ничего не вышло.
Ему удалось поставить внутренние стены и обшить потолок так, что выглядели они почти как полагается. Дверные наличники и напольные плинтусы тоже вышли довольно правильными. Карнизы и деревянная лавка казались почти завершенными.
Но только почти.
Гидеону пришлось отказаться от всего, где требовалось одной рукой держать или держаться самому, а другой выполнять работу. Ему не хватало руки для опоры, руки, чтобы приподнять или придавить, руки, чтобы крепко прижать. Работу, которую можно было выполнить, только подобравшись с одной стороны — с правой, — ему пришлось оставить незаконченной. Края досок остались невыровненными. Гвозди —
незабитыми, концы плинтусов — неотпиленными. Дом наполнился торчащими отовсюду обрубками, зияющими незаделанными стыками. Не закрепленными на трех четвертях своей длины карнизами. Забитыми вкривь и невыпрямленными гвоздями.
Однорукий мужик не в состоянии по-настоящему достроить свой дом до конца. Ему остается только вытереть со лба пот единственной рукой и примириться со своей судьбой.
Что Гидеон и сделал. Он повесил инструмент в прихожей Старой избы, натянул на себя плащ, когда-то подаренный Кайсой, и ушел.
Так вот, если пойдешь от увала Лаупарлиден по ручью к разливу и будешь проходить мимо этого места, неизбежно остановишься на минуту-другую, чтобы внимательно рассмотреть Дом. Нам, кто еще помнит, как было дело, следовало бы, наверное, повесить табличку с кратким изложением этой истории.
А Гидеон живет себе в доме престарелых за обувным магазином Нурберга в Нуршё. Обычно он набивает рукав пальто газетной бумагой и засовывает его в карман. Тогда и незаметно совсем. Продав Пристанище казне, он обзавелся мопедом. Ручка газа смонтирована с левой стороны. Периодически Гидеон ездит в соседний поселок, чтобы поиграть в лото.
Прошлым летом я встретил его у магазина скобяных товаров Стейнвалля. Не смог удержаться и упомянул, что бывал в тех краях и видел дом.
— Какой такой дом? — спросил Гидеон.
— Да тот, что ты построил в Пристанище, — отвечал я.
Мой собеседник ненадолго задумался. Потом наконец молвил:
— Вот как? Неужто он все еще стоит?
— Конечно, — заверил я Гидеона. — Ведь он был построен на славу. Из прочной, добротной древесины.
— Ну, не знаю, — отозвался он. — Я строил так, понемногу, отдыхая от работы и чтобы скоротать время.
— И все равно это большое дело, — возразил ему я. — Не каждый способен срубить такой дом.
— Да я уж успел о нем позабыть, — заметил Гидеон. — Комната получилась тесноватая. И зала какая-то угловатая. Нет, — продолжал он. — Этот дом был неправильной затеей с самого начала.
— Большинство из нас, — сказал я, — не способны на такие свершения. Все-таки твой дом — в каком-то смысле памятник.
— Нет, — отвечал Гидеон. — Если и были в моей жизни свершения, так это то, что я сделал со своей рукой. Горнодобывающая компания даже передала тот камень в краеведческий музей.
— Понятное дело. Видать, он был ужасно острым. Тот камень.
— Наверное, — согласился Гидеон. — Но все равно, надо ж было еще вытянуть руку вперед под правильным углом. Не испугаться и не отпрянуть назад. Расправить плечо так, чтобы осколок прошел сустав насквозь.
— Ясно, — отозвался я. — Вон оно что.
Вот как.
Андреа Лундгрен
«Папа-дыра»
(Рассказ)
В переводе Анастасии Шаболтас
Когда папины веки опускаются словно нож гильотины, Коре захлопывает дверь автомобиля. Отец переводит взгляд на дорогу, и с неосвещенного заднего сиденья Коре видны только его правые рука и нога, кусочек щеки. На приборной панели лежат папины солнечные очки и подмигивают ей как черные звезды. Тихо шумит кондиционер. В салоне пахнет новой обивкой.
Когда папа сдает назад по дорожке, Коре поворачивается к окну, чтобы успеть помахать маме, которая стоит у дома, на мощенном каменной плиткой пятачке, и смотрит им вслед. Машина останавливается, переключается передача. И они уезжают.
Сказали — на пять недель.
Каждое лето все повторяется: время делится на два больших отрезка, первый уже позади, сейчас середина июля и краски сгущаются, это заметно в закутках, по кронам деревьев, и цвет газона стал более глубоким, сменил свой светлый июньский наряд на неяркую темно-зеленую щетину.
Пять недель. Коре откидывается на сиденье и пытается ослабить ремень, но он застрял. На обочинах уже отцвела лесная герань, остались только торчащие голые стебли. Цветки у нее — розовые, белые и сиреневые. Когда Коре с мамой украшали шест на Мидсоммар, их было в избытке, они собрали целые охапки и в тот вечер засиделись допоздна, до половины второго.
Когда они въезжают на пригорок, машина слегка замедляется. Резкие щелчки поворотника. И тут они сворачивают на шоссе. Когда скорость на спидометре переваливает за семьдесят, папа нажимает на кнопку, блокирующую все двери.
Условленный день приближался как острый перевал, за которым царила неизвестность, но в то же время все было знакомо. Затем условленный час. Тик-так. И вот наверху, у дороги, Коре заметила машину. Звать отцу не приходилось. Коре все равно выходила сама, как будто ее притягивал черный магнит, хотя ноги едва слушались. Все утро она бродила с открытой сумкой, переходя из комнаты в комнату. Но неважно, что она возьмет с собой. Там уже все есть. Новая зубная щетка вместо лохматой, которой она пользуется дома, розовый дождевик вместо зеленого, висящего на крючке в прихожей, куча комиксов в комоде. И игрушки. Блокноты. Даже тюбики с масляной краской, подарок ей на Рождество. У папы есть все необходимое — все, что только может понадобиться.
А вместе с тем нет ничего.
Он всегда опаздывал, а она всегда сидела и ждала, в прихожей, сжимая ручку рюкзака в руках. Катя готовила ужин на кухне. Позже придет Сюсанна, они сядут на веранде за домом, зажгут спираль от комаров, будут пить вино и болтать о всякой ерунде. От этих мыслей внутри становилось пусто, от того, что все здесь будет как обычно. Без нее. Если бы она не ждала папу, она бы прямо сейчас достала коробку с рукоделием и поставила ее на кухонный стол, слушала бы кассеты и что-нибудь мастерила из ватных шариков, с клеем и пайетками. А потом они с мамой смотрели бы передачу «Час Диснея» и пили лимонад, и потом наступило бы время «Форта Боярд». Ну, если только мама успела бы закончить уборку, а так сначала она бы все доделала.