Но теперь все изменилось. Резко, неожиданно, катастрофически. Кто бы мог подумать, что сильный, бодрый мужчина вот так уйдет из жизни. Однажды, почти два месяца назад, дедушка вышел в магазин за покупками и уже не вернулся. Медики на скорой просто развели руками и констатировали смерть. А ведь он никогда не жаловался на сердце. Никогда! А ещё он так ждал ее, Никиного, выступления!
Именно поэтому, несмотря на скандал и слезы матери (девушка очень хорошо знала цену им и той удивительной способности её родительницы при каждом удобном случае пускать слезу), Ника сидела в этот день за роялем в концертном зале их музыкальной школы и уверенно исполняла так долго и старательно отрепетированный ею номер.
Дедушка был бы рад, тому, как она без запинки и не фальшивя извлекает из инструмента аккорд за аккордом. Он единственный, кто всегда поддерживал её, радовался успехам внучки и давал силы не останавливаться, идти вперед.
– Однажды, когда я буду совсем старым и дряхлым, ходить с палочкой, шамкая вставной челюстью и неуклюже собирая ногами половики, ты станешь самой знаменитой пианисткой. Ты будешь ездить на концерты, привозить оттуда огромные букеты цветов, и я буду самым счастливым дедушкой на свете. А может и прадедушкой.
Ника смущено хихикала и краснела:
– Деда, ну что ты такое говоришь! Размечтался совсем.
В ответ он лишь ерошил её коротко стриженные кудрявые волосы и улыбался:
– Иначе и быть не может, ты же – Ника.
Она же только отнекивалась. Никакая она не Ника, а Вероника и просто очень любит музыку и.... ну, да, может быть, когда–нибудь, но, втайне, ложась спать и зарываясь лицом в подушку, девушка мечтательно закрывала глаза и рисовала себе …
...Яркие пятна от софитов на полу сцены в лондонском Сентрал–холле, тихое, смущено–скромное покашливание, шорох и поскрипывание обитых велюром кресел. Она с улыбкой оглядывает забитый, нигде нет пустого места, зал и проходит к роялю. И это, конечно же, не старенькое пианино, как у нее, а самый настоящий, самый лучший Стейнвей! Ника только читала о таком, но с уверенностью могла представить, какие чарующие, кристально чистые звуки можно было бы из него извлечь. А за спиной осторожное, едва заметное шевеление участников симфонического оркестра. Аншлаг. И она – знаменитая на весь мир пианистка…
Пальцы проворно бежали по клавишам. Ника полностью сосредоточилась на исполнении. На смену страху пришла спокойная уверенность: всё будет хорошо. Отступили прочь и тоска по родному человеку, и боль, и непонимание, и обида за жестокие: «Ты ни о ком кроме себя не думаешь, только и знаешь, что барабанить по этим чертовым клавишам» слова матери. Всё это не важно. Гораздо важнее было то, что сейчас дедушка был с ней. Это он стоял за ее спиной, успокаивая и подбадривая:
– Вот так, милая… Умница… Мягче…
Это ему она рассказывала, как соскучилась, как вспоминает каждый день и хранит, то фото, где они вместе – она за домашними пианино, и он рядом, положив руку на плечо. И, кажется, Ника даже чувствовала легкое прикосновение шершавой старческой ладони к своим волосам.
– Деда, я скучаю…
– Знаю, милая. Я тоже скучаю…
– А ещё мне страшно. Мама хочет, чтобы я бросила школу и переехала к ней…
– Не бойся, родная, я все равно рядом…
– Деда, что мне делать?..
– Все будет хорошо, милая, доверься мне…
Последнее касание теплой ладони к плечу, последнее эхо их незримого, неслышного диалога, последнее скольжение руки по клавишам и Ника очнулась. Только тут она поняла, что ее выступление окончено. Едва понимая, что делает, девушка встала, церемонно поклонилась зрителям и направилась к кулисам все тем же спокойным уверенным шагом.
После ярко освещенной сцены, коридор показался темным, размытым. Поэтому прикосновение чьей–то руки к запястью заставило её вздрогнуть.