-А вот раньше зима была… Пушистая, снежная, лютая, как огонь! Ух! С ночи морозом как даст, аж деревья трещат. Жалобно так, будто стонут. Без шапки и рукавиц не выйдешь. Днем, среди чистого поля станешь, навстречу ветру, и будто кожу с тебя снимает, так, губатый, пришептывает, что гнется все живое, злодею покоряется.
- Деда, а деда, а ты на него с мечом ходил, да?
-На кого? – опешил старик, вынырнув из карусели, придуманной им былины.
- На злодея, на губатого?
Маришка даже вперед подалась, забралась на табурет с ногами, обхватила худенькими ручками острые, как у цапленка, коленки и не сводила восторженного взгляда с дедушки. Прядка волнистых волос упала на глаза, и девочка нетерпеливо смахнула ее назад.
«Как она красива, -думалось старику, разглядывавшего собственную внучку так, будто видел ее впервые. – Глазенки – чисто вода родниковая, светлые, аж прозрачные, необычные. За это и не любит ее детвора местная. Была бы кареглазка, - лучше было бы.»
Было бы, да иначе получилось: ничего от бабки не взяла, кроме глаз прозрачно-светлых, и вот этой удивительной, необычной, особенно для ребенка, манеры смотреть не на тебя, а в тебя, в душу.
- Ну, деда, деда, - затормошила его Маришка, - расскажи сказку.
- Какую?
Старик уже и забыл, о чем рассказывал и теперь подслеповато щурился, вновь отвернувшись в окно, потому что и сам долго не выдерживал серебристого взгляда любимой внучки.
- Про злодея. И про бой.
- Сейчас расскажу, милая, сейчас расскажу родная.
И о чем бы рассказать? Все уже байки наизусть знает. Блуждающий взор снова вернулся к все так же сидящей на табурете девчушке, и капризная память унесла в прошлое, вновь перед мысленным взором предстала покойная уже жена, еще молодая, красивая, вот так же смотревшая ласково и чуточку требовательно. Будто спрашивала о том, что сокрыто в самой глубине души собеседника, под толстым илом забвения, страха и невспоминания. Умела она одним взглядом вытаскивать это наружу.
Давно это было. До того, как они расстались…
- Давным-давно… В одном сказочном королевстве, среди зеленых холмов, жила-была девочка…
… так давно, что он сам, в ту пору, еще юноша, веселый, и беззаботный, не раз обидным словом обижал ее, ранил больно, так, как только может юность ранить. И каждый раз удивлялся этому странному спокойствию. Никогда не видел, чтобы плакала она. Вот так и жили, детей растили, сына и дочку, хозяйство вели. И не перечесть уже всех тех упреков, которыми награждал ее, светлоокую…
- …такая красивая, что и словом не сказать. А добрая и отважная, что не всякий юноша мог с ней в смелости тягаться. Всякое дело по плечу ей было, ничего не боялась. С самого рассвету до поздней ночи, без устали управлялась по хозяйству, пока родители в поле работали…
- Как мои папа и мама?
- Да, внученька, как твои. А вечером ждала их, приветливая, стол скатертью белой стелила, тарелки с едой ставила и радовалась им, как ясному солнышку. А они, усталые, домой возвращались и упреками дочку за дела добрые награждали. То пол плохо выметен, то изба перетоплена, жарко, то воды из колодца мало наносила. Ничего не отвечала им доченька, только молчала и долу клонила головушку свою, пряча слезы нечаянные. Ибо нет боли острее и сильнее, чем от несправедливого слова тех, кто дорог сердцу…
…Ему она тоже и слова худого никогда не сказала. Молчала только. И, порой отворачивалась, пряча нечаянные слезы. Никогда не упрекала. А он любовь ее за слабость принял. Доброту за нерешительность. Как же просто было сказать: «кому ты нужна такая», чтобы обидеть, или посмеяться над нею, всю в делах, в заботах о других, но не о себе…
-… Долго терпела она, росла, взрослела. Сил и ума набиралась, до тех пор, пока не поняла, что не в мочь ей более в отчем доме оставаться. Да и не держала девушку в родной деревне привязанность душевная, ни тайна сердечная. Собрала она свои нехитрые пожитки, поклонилась отцу-матери, поблагодарила за хлеб-соль и пошла куда глаза глядят, жизнь свою сызнова начинать.
- Ой, деда, сейчас будет злодей, да? И бой? А принца она встретила?
- Встретила милая, встретила.
Старик протянул дрожащую руку и похлопал внучку по коленке.
- Да ты слушай, слушай…
За окном уже смеркалось Быстрые зимние сумерки упали на город, измазав улицы то там, то сям редкими бликами фонарей.