Ну и что, что денег нет? Она найдет как заработать. Не головой, так телом. Но каким-то внутренним чутьем Ольга понимала, что на панель ей возврата уже нет. Что эта ее прошлая жизнь сумела изменить ее жизнь настоящую.
Но больше всего ее радовало то, что в книге, на самой первой странице, там где пишут имя переводчика значилось Марина Николаевна Москвина. Ее настоящее имя.
Мой лучший друг Лучано Паваротти[1]
(повесть из провинциальной жизни)
Это утро в Нижнем Вьюганске выдалось особенно противным. Дамы и господа, давным-давно было отмечено, что именно в начале сентября утренние часы в Нижнем Вьюганске как-то не задаются, но именно это утро 5-го сентября две тысячи двенадцатого года оказалось самым противным из всех сентябрьских утр за все время синоптических наблюдений.
Еще ночью зарядил мелкий противный дождь, умудряющийся каждых полчаса превращаться на пять-десять минут в форменный ливень. Сама погода выдалась на редкость холодной, а вместе с дождем пробирала до костей, а одеваться еще не хотелось, но приходилось, и телом ты был еще в лете, а тебя уже осень пригвождала к матушке земле, избавляя от глупых фантазий и скрипучего ожидания отпуска. Впрочем, Степан Никодимович Христофоров, директор организации, гордо именуемой Нижне-Вьюганской филармонией, в этом году в отпуск еще не ходил. Он хотел продлить лето, и выбраться где-то в районе ноября в страны с куда как более теплым климатом. Правда, не знал, получится ли. Дела шли в филармонии как-то не слишком живенько. Звезды, даже самые захудалые, в еще более захудалый Нижний Вьюганск не ехали ни за какие коврижки, да и коврижки были в этом городе не такие уж чтобы… А без звезд не заполнить зал. А артистов осталось с Гулькин нос… И что то были за артисты! Даже на гастроли отправлять стыдно. И если бы не старушечьи хоровые коллективы, исполняющие все — от фолка до рока, то стоять бы Степану Никодимовичу на паперти с протянутой рукой.
Степан Христофоров с грустью смотрел в окно. Дождь, который почти полностью перестал каких-то две-три минуты назад, теперь припустил, косыми плетями хлестал деревья, по слепой случайности выросшие у здания горисполкома напротив. Горисполком располагался в помещении, которое еще до революции было домом какого-то помещика, крепкое, приземистое, с обязательной колоннадой и портиком, здание осталось почти полностью таким, как было, казалось даже, что и никаких ремонтов в нем не проводилось — с времен той самой революции, когда здание перешло во владение народу, да стало исполнять функцию приюта местной власти.
«Ах, если бы я был барином, да если бы революции не было!» — внезапно возникло в голове господина Христофорова. Как вы понимаете, судя по этой мысли, голова Степана Никодимовича на сей момент была пустой, подобной космическому вакууму, то есть приближалась к вакууму абсолютному. В руке он держал старенький Паркер, доставшийся ему еще со времен Она, а на столе лежал бюджет его организации и акт выполненных работ по развлечению работников Ремезинского лесоповала на рабочем месте в обеденное время. Поскольку работникам филармонии удалось каким-то чудом не испортить аппетит работникам лесоповальной бригады, то в ведомство Христофорова капнула небольшая копейка, а главбух ходил уже неделю в праздничном настроении.
«И все-таки плана нет…» — внеплановая мысль посетила Степана Никодимовича в самый неподходящий момент. От неожиданности он вздрогнул, отполированный до блеска потными пальцами хозяина Паркер выскользнул из нервных христофоровых рук и свалился под стол. Чертыхаясь и кроя несуразные мысли свои площадным матом, Степа Христофоров забрался под стол, а когда выбрался из под него, сжимая свой счастливый Паркер в левой руке (а господин Христофоров был левшой и по рождению, и по сути своей), то обнаружил, что над его столом нависла рыхлая двухметровая фигура местного народного целителя Михаила Георгиевича Абрамова.
— Вы… кто?.. Вы… что?..
Только и сумел пролепетать Христофоров, пораженный внезапным появлением посетителя в рабочем кабинете.
— Степан Никодимович, не говорите, что вы меня не узнали. Это же я, Михаил Георгиевич, помните, прошлым летом я вашу супругу от головных болей пользовал. Как ее мигрень, прошла?
— Прошла…
Директор филармонии уже расположился в рабочем кресле, поправил костюм, свою обязательную форму, но при этом немного ослабил захват галстука, чтобы было больше возможности дышать. При виде нежданного посетителя дышать стало как-то несподручно.
1
В этой истории нет ничего, кроме вымысла, тем не менее, это самая правдивая история из всех столь же неправдоподобных историй (