Жизнь в сорок только начинается
Барков посмотрел в серое окно.
На желтоватой поверхности стекла медленно и лениво передвигалась сонная осенняя муха.
— Последняя, наверное, — подумал Барков.
Жизнь в сорок только начинается…
Вот только с чего?
Барков поморщился.
Хотелось выпить.
Почему все так паршиво…
Вот и она… ушла… что ли?
Надо было оторвать свой взгляд от окна и посмотреть… — но это же надо было бы переться в соседнюю комнату. Нет, на такой подвиг в семь утра Валентин Сергеевич Барков (по прозвищу Белка-в-колесе) был не способен.
Он задумчиво отлепил от подоконника позавчерашнюю жвачку и постарался разжевать почти бетонную твердь. Еще теплилась надежда вылепить из этой бывшей смакоты хоть один пузырь. Бесполезно… немного поколебавшись, Барков вернул жвачку на место.
— Господи, уже семь-двадцать… так и вставать придется…
Неужели новый день, новые (те же по сути) заботы, тревоги, надежды.
Он разлепил свои ясные очи — семь двадцать две…
Еще три минуты… нет, лучше восемь…
Нет…
Не лучше.
Барков благополучно заснул.
Ему снился Александр Сергеевич Пушкин, гуляющий в летнем саду с господами Герценом и Огаревым.
Они еще не собирались будить русскую революционную демократию, но к народу уже были очень близки, особенно эфиопскому.
В семь пятьдесят девять Баркова подкинуло с кровати (сработал рефлекс Штирлица). До выхода на работу оставалось ровно пятьдесят восемь секунд.
— Успею — решил Барков.
И он действительно успел.
Но не на работу (что там делать?) — он успел зайти в пивнушку…
Ровно в семь пятьдесят девять Барков (работал тот же Штирлицов рефлекс) появился в подъезде своего дома.
Вечерело.
Мухи усиленно гадили на и так до предела загаженные окна…
Вымыл бы их кто… — с особенной тоской подумал Барков о мухах.
Наконец-то он добрался до двери с облупившейся краской и так же тоскливо повернул ключ… Скрип оказался невыносимым…
Смазать бы их — так же автоматически подумал о ключах Барков и влез в квартиру.
В соседней комнате Галки не было.
— Значит, ушла… — решил Барков.
Он посмотрел повнимательнее — вещей (розовой сумки и маленького чемоданчика) тоже не было.
Зато в углу стояла недопитая бутылка портвейна…
— Прийдет — обрадовался Барков не столько факту возможного возвращения Галки, сколько оставленной бутылке.
Он подъехал к заветной стекляшки и быстро сделал два опустошительных барковских глотка (в три таковых он осушал всю бутылку, посему никто из приятелей не давал ему «сделать один глоточек» — только лили в стакан).
В ту же секунду нутро его обожгло…
Барков ломанулся в ванную и начал глотать вонючую воду прямо из-под крана. Жить окончательно не хотелось, но приходилось.
Через пять минут такой жизни Баркова вырвало…
Это повторялось еще трижды.
На бутылке синим химическим карандашом (вся Галкина косметика) было выведено «ШОБтыподавилсяСКОТИНА».
— Шож я ей такого сделал? — орала душа Баркова из который мгновенно вылетели все остатки интеллигентности.
В течении трех часов три подъезда семиэтажного дома на речном бульваре вынуждены были слушать непрерывную тираду made in Barkoff, каждое четвертое слово в которой было «mather».
Спас Баркова сердобольный сосед дядя Леша — он притащил страдальцу запыленный четвертак мутной бурачанки (чудом уцелевшей в его стариковском логовище)… Валя поправился… Боль как-то улеглась и он затих………..
Целую неделю после описанных событий Барков чувствовал себя не в своей тарелке.
Не то, чтобы он не помнил из-за чего Галка плеснула ему уксус в бутылку из-под портяша, а вот чего-то в жизни стало не хватать…
Пора становиться человеком — решил для себя в один из дней Барков.
Для начала он пошел в поликлинику.
Как и раньше участковый смотрела на него холодно и равнодушно:
— Бюллютень вам не светит, — процедила она сквозь зубы.
— А я не за этим — почти жизнерадостно, хотя и огорчившись отсутствием возможности оправдаться на работе, сообщил Барков.
— Тогда за чем? — подозрительно посмотрела на пациента поверх очков участковая.
— Хочу излечиться от пагубной привычки, стать человеком… — и лицо Баркова приняло почти ангельское выражение.