— Не слабак, а дело табак, — усмехнулся Семен.
На следующий день Витька принес толстую кисточку, тюбик с зеленой краской и нарисовал на двери Аськиного сарая большую пузатую трубку, похожую на валенок. Очевидно, чтобы всем было ясно — это трубка и ничто другое, он написал внизу крупными буквами: «Трубка мира».
— Так теперь будет называться наш сарай.
— А почему у тебя трубка зеленая? — спросила я.
Витька с виноватым видом оглядел свои пальцы, ставшие изумрудно-салатными, цвета молодой травы.
— Не было другой краски.
— Ладно, — сказала я, — пусть она будет зеленая. Только курить больше не будем. Ладно?
— Там будет видно, — помедлив, ответил Витька.
Он не курил больше никогда, даже став взрослым.
5
…Над пустырем появились первые звезды. Они только-только вылупились, еще неяркие, словно бы заспанные, потом засияли одна за другой и осветили валявшиеся повсюду на земле железные баки, дырявые кастрюли, сетки кроватей, все эти приметы уже исчезнувшей жизни, которые казались особенно жалкими, беззащитными в чистом свете городских звезд.
Позади меня послышались шаги. Я обернулась. Кто-то пришел?
Нет, эти люди были мне незнакомы: высокий худой старик, одетый в драповое пальто, и женщина очень маленького роста, издали кажущаяся девочкой.
Он бережно вел ее под руку. Она шла, твердо ударяя о землю то одной, то другой ногой, словно стараясь глубже врезать каждый свой шаг.
Я разглядела ее: она была тоже немолода — мешки под глазами, отекшие щеки, нездоровая, желтоватая бледность лица…
Они остановились неподалеку от меня.
— Отдохни, — сказал он.
— Я не устала.
— Отдохни, детка, — повторил он.
Я перехватила его взгляд, заботливый, беспокойный и нежный.
— Тебе не холодно? — спросил он.
— Нет.
— По-моему, ты замерзла…
— Да что ты, совершенно тепло!
Они говорили, не замечая меня, словно были совсем одни.
— Отдохнула? — спросил он.
— Да, вполне.
— Все-таки постоим еще немного.
— Нет, нет, пойдем, я хочу ходить…
Он поправил шарфик, вылезший из-под ее воротника.
И они отправились дальше, и она по-прежнему твердо, очень четко ступала каждой ногой, словно проверяла ее прочность, а он старался примерить свои шаги к ее шагам.
Должно быть, это самое большое счастье, только оно дается далеко не всем: прожить вместе до старости и продолжать любить друг друга.
Как это говорил Витька?
«Они жили долго и умерли в один день…»
Мне вспомнились наши соседи со второго этажа — Нина Львовна и Сергей Павлович.
Вот была дружная пара, вторую такую не скоро отыщешь. Всегда и везде вместе, один без другого ни шагу; им было уже далеко за шестьдесят, а он для нее был Сереженькой, она же для него Ниночкой. Только так, не иначе.
Очень забавно говорили они друг с другом:
— Ниночка, дружок, ты забыла, ведь это было тогда, когда у нас кончился гипертонический криз.
— Что ты, Сереженька, не спорь со мной, все случилось значительно раньше, когда у нас был радикулит.
Это было трогательно, и чуточку смешно, и все-таки очень трогательно, хотя говорили они совершенно серьезно, ее гипертония и его радикулит были для них поистине семейными, общими болезнями.
Я часто думала: что-то будет, если один из них умрет?
Однажды я слышала — старик Карандеев с присущей ему грубой прямотой спросил Сергея Павловича:
— Вы смерти боитесь?
Старик Карандеев любил кокетничать со смертью, часто говорил о том, что ждет ее, избавительницу, каждый день, хотя стоило ему чихнуть три раза подряд — и он уже лез в кровать под одеяло.
— Нет, не боюсь, — сказал Сергей Павлович. — Смерть не самое страшное…
С легкой Витькиной руки их в доме прозвали «старосветские квартиросъемщики», они знали об этом и нисколько не обижались.
Им не довелось умереть в один день. Уже после войны Нина Львовна однажды не проснулась утром. Это была легкая смерть, как выразился все тот же старик Карандеев, кончина праведника, но Сергею Павловичу было от того не легче.
Растерянный, беспомощный, он бродил целыми днями то по двору, то по окрестным улицам и, когда встречал знакомых, начинал одно и то же:
— Почему она раньше, а не я? Как это так получилось?
Мы все жалели его и вспоминали Витьку, который когда-то очень любил их, хотя частенько посмеивался над ними.
Витька был смелый, мне кажется — он не боялся никого и ничего.