На третий день после операции она явилась в больницу. Я, разумеется, не видел ее, глаза мои были закрыты плотной повязкой, но внезапно я ощутил на своей руке ее руку.
Я не мог ошибиться, это была ее рука.
— Иринка, — сказал я, — девочка, неужто ты?
— Кто же еще? — ответила Иринка.
Нагнулась ко мне, поцеловала в щеку.
— Какой ты, дядя…
— Какой, девочка?
— Хотел меня обмануть…
Я засмеялся.
— А все-таки немного удалось, что, нет?
— Только немного, — сказала Иринка.
— Как ты догадалась, что я в больнице?
— Взяла и позвонила Агнессе Христофоровне…
Это была бессменная наша управдомша, и мысленно я посетовал, что не додумался договориться с нею раньше.
— Как Пикаскин? — спросил я.
— Еще не видела его, — ответила Иринка, и я знал, что она не лжет мне, что прямо с аэродрома, не заезжая домой, она рванула в Глазную больницу, и мне стало так тепло, так отрадно на душе…
Через десять дней меня выписали. Повязку с глаз сняли еще раньше. Нет, не могу сказать, что я стал лучше видеть, профессор, оперировавший меня, предупредил заранее:
— Глаукома — штука ядовитая, в шестидесяти случаях из ста операции не дают особо благополучного результата…
Я понял потом, что я оказался в числе этих самых шестидесяти случаев. Глаз мой не стал лучше после операции и оставалось одно: беречь свой единственный, уцелевший левый глаз, поистине, как зеницу ока…
Иринка привезла меня домой. Дома на столе меня ожидал огромный букет цветов, стол был накрыт, и все мои любимые блюда красовались на тарелках: заливная рыба, жареная телятина, отварная картошка с селедкой и домашняя наливка. И венцом всему — роскошная кулебяка с капустой.
— Служба помощи, как и всегда, на высоте, — сказал я. — Я все понимаю, девочка, это было для тебя не самым легким делом — организовать подобный стол!
— Не совсем легким, — охотно согласилась Иринка. — Ты же знаешь, дядя, я все могу достать, но вот испечь кулебяку — это действительно испытание средней тяжести!
— Неужто все-таки сама испекла этакую прелесть! — удивился я, потому что и взаправду кулебяка была превосходна, розовая, нежная, с хрустящей корочкой и сочной начинкой.
Иринка призналась скромно:
— Это испекла Агнесса Христофоровна. Она сказала, что, может быть, кулебяка смилостивит твое сердце и ты не будешь гневаться на нее за ее болтливость.
Я улыбнулся. Агнесса Христофоровна оказалась на диво проницательной.
— Ладно, — сказал я. — Позови Агнессу Христофоровну, будем праздновать мое возвращение все вместе…
А она только того и ждала — бросилась к телефону, вызвала Агнессу Христофоровну, спустя десять минут эта неистовая и громогласная дама заполнила своим трубным голосом и мощными формами нашу квартиру, которая сразу стала казаться тесной…
Утром, на следующий день, Иринка должна была отправиться на работу позднее, ей надо было пойти в Госплан.
И я спросил ее за утренним завтраком:
— Как теперь все будет?
— Что именно?
— Все. Что будет с тобой, с Пикаскиным, с Таей, с ее мужем?
— Все будет так, как полагается, — ответила Иринка. — Тая сошлась со своим мужем, она опять живет у него, каждый день ездит к нему в больницу, но, кажется, она ошиблась, ему придется пролежать в больнице не два, а чуть ли не четыре месяца. Ну, а Пикаскин, что ж, Пикаскин…
Она не докончила, задумчиво помешивая ложечкой чай в чашке. Я старался не смотреть на нее, боясь смутить, но, как мне показалось, я угадал то, что происходило между нею с Пикаскиным.
Я угадал потому лишь, что люблю Иринку и желаю видеть ее счастливой. Но ведь то, о чем я подумал, не может принести ей счастья.
— Твоя служба помощи, как мне думается, в действии, — сказал я. — Ты будешь помогать своему Пикаскину всем, чем можешь.
— Да, — сказала Иринка. — Всем, чем могу.
— А он не хочет, чтобы ты вышла за него замуж?
— Хочет.
Иринка встала со своего стула, села рядом со мной, положила голову на мое плечо.
— Ну, а ты хочешь? — спросил я.
Она медленно приподняла и снова опустила плечи.
— Наверное, хочу, но не соглашусь.
— Правда? — воскликнул я.
— Правда, — сказала Иринка, слегка отодвинулась от меня, скрестив на груди руки. — Я боюсь, дядя.
— Чего ты боишься, девочка?
— Боюсь, что буду любить его все последующие годы, мне кажется, что я вроде Таи, она приговорена к своему мужу, а я к Пикаскину.
Мне вдруг вспомнилось, как некогда Иринка, возвращаясь из школы, чистосердечно признавалась мне: