Истории Подонков
История № 1. «И барана можно научить танцевать»
Придерживаясь версии Варфоломея Индигова, началось все это в понедельник за чашкой крепкого растворимого кофе «Nescafe Classic».
По словам же Штунмахера, начало спору положил инцидент с североамериканским пуделем, который за деньги (хоть и небольшие) переводил через оживленную магистраль слепых старушек. Переведя пятую, пудель вильнул хвостом и потрусил к ближайшему кабаку…
Как бы то ни было, и Штунмахер и Индигов сошлись в одном: что барана можно научить танцевать. А поспорили они за чашкой кофе, или наблюдая за пуделем, это уж, как говорится, покрыто тайной времен, и не нам об этом судить.
Штунмахер был высоким крепким мужчиной и к тому же заядлым рыболовом. В его комнате на стенах висели пойманные рыбы, обработанные так, чтоб не сгнить и не вонять в присутствии гостей и женщин. Последние заходили довольно часто, но при этом не поднимали юбки выше начала бедер, и не расстегивали пуговиц на блузке больше двух, считая сверху. Казалось бы, Штунмахер должен озлиться. Он, собственно, и озлился. А озлившись, плевал на хорошее воспитание, красный диплом физика-ядерщика, и задирал юбки собственноручно. И рыбы глядели на это со стен, как суслики. Короче, жил наполнено, пока однажды в субботу какая-то сумасшедшая креолка не пробила ему дыру в черепе за то, что Штунмахер, задирая юбку, сломал ей нос. Креолка схватила со стены вязанку кальмаров, и Штунмахер был вынужден лечь в больницу на, как выразился доктор, «пока не поздно». Там-то он и познакомился с Варфоломеем Индиговым, единственным развлечением которого до встречи со Штунмахером было засунуть палец в задницу и размышлять о своей логической законченности.
Так вот, очнувшись от кальмаров, Штунмахер открыл глаза и увидел над собой бородатого мужика, вне всякого сомнения, извращенца.
Собственно, увидев впервые Индигова, любой человек узнавал в нем извращенца. Исключение, составляла лишь индиговская жена, но позже и она пришла к такому же выводу. Остальные нормальные люди, видя бородатую гориллу, внутренне содрогались, и старались обойти маньяка стороной. Более того, в магазинах Индигову не продавали мясо, а если и продавали, то беспощадно обсчитывали, размышляя видимо так: зачем ему мясо? И так каждую ночь в районе кто-нибудь пропадает! Небось, нажирается, подлюга!
На самом деле, Варфоломей Индигов был шахматистом, и даже имел какой-то там разряд средней паршивости. Штунмахер в шахматы не играл, но, тем не менее, оба сошлись на любви к женскому полу, и по очереди ущипнули медсестру. Притом Штунмахеру медсестра дала по морде, а Индигову — нет. Это говорит о том, что шахматистам везет больше, чем рыболовам. В дальнейшем новые знакомые разговорились, и Индигов рассказал, каким образом он попал в больницу. Оказалось, его сбила машина. Банально. Но Индигов утверждал, что за рулем того «Москвича» сидел Дьявол. Он ясно видел небольшие ухоженные рожки и копытца, держащие руль. Проверить это утверждение было невозможно, так как и машина и водитель, сбив Индигова, поехали дальше, увеличив скорость, из чего Варфоломей заключил, что Дьявол испугался, как бы раздавленный им шахматист не погнался следом.
Проходя лечение, Индигов много думал и пришел к выводу, что все это — кара небесная, злой рок, а, значит, то состояние, в которой он возвращался домой в тот злополучный вечер, не имеет к происшествию ни малейшего отношения.
— Что, пьян был? — уточнил Штунмахер.
— Вдрызг, — коротко ответил Индигов и добавил, — по крайней мере, тогда на своем перекрестке я насчитал 12 светофоров. Из них семь красных, три зеленых и два желтых. Кроме того, на середине улицы стояли шесть постовых регулировщиков. И все равно ехали машины.
Будучи людьми компанейскими, Штунмахер и Индигов быстро сошлись и, выйдя из больницы, решили выпить в кабаке «Зеленый Фонарь». Выпив, они выпили еще. Когда их выгоняли, Штунмахер разбил две пивные кружки, а Индигов показал барменше свою голую задницу. В дальнейшем они и поспорили, можно ли научить танцевать барана.
История № 2. «0 том, как попасть впросак»
Появившись впервые в изложении великого русского писателя Л.Н.Толстого, история жизни и смерти Анны Карениной вызвала в среде читателей шквал бурного восторга. Но, по свидетельству Штунмахера, граф Толстой всего лишь записал эту историю с чужих слов. Со слов самого Штунмахера, кстати.
Раньше ведь все как было: соберутся несколько сот интеллигентов в тесной комнатке какого-нибудь начинающего автора, и рассказывают друг другу нелепости, лепят нелепицы, параллельно пьют вино и дают себе по мордасам.
А однажды на такой вот окололитературный огонек забрела дамочка, вся в пышных кружевах, обольстительная в своей наивности, и начала декламацию. Стихи ее отдавали вяленой рыбой, а акцент выдавал в ней одесситку с парижскими корнями. Названия стихотворений говорили сами за себя: «Бледновыпуклое сладострастие», «Притча о слабом горном ручейке», «Встреча на Килиманджаро» и т. д. Дама читала нараспев, делая смысловые ударения лишь в некоторых местах. Штунмахер, например, запомнил, что на словах «И он меня так положил, как никогда никто не клал» дамочка зарделась, высунула розовый в крапинку язычок и облизала пересохшие губки. Ей дали воды с намешанным туда корнем жимолости, и поэтесса на одном дыхании прочла «Поэму внешних губ» и цикл стихов «Как под вечер на конюшне» в подражание Есенину. Есенин дал ей в глаз, дамочка укусила его за палец, а хозяин квартиры, чахоточный студент Петров, послал всех на хер за водкой. Когда большинство вернулось, дамочка уже попала впросак, и сидела на коленях чахоточного Петрова, читая юноше строки из своего стихотворения «Как две лошадки, так и мы». Петров кашлял и, как никогда, чувствовал, что скоро умрет. Все выпили водки и стали хвалить дамочкину поэзию. Романист Хватов сказал, что ее стихи — как корабли в море — вот-вот утонут. И получил зонтиком по темечку. Поэт-лирик Браудис заявил, что Хватов сказал вовсе не то, что поняла «милая девушка», а совсем другое. А именно, что сокровища с утонувших кораблей будоражат умы кладоискателей и тянут несчастных аквалангистов на дно. Браудис тоже получил по темечку. Тогда в разговор вступил Штунмахер, и горячо предложил выпить. Незаметно все как-то напились, включая и чахоточного Петрова. На ногах остались только Штунмахер и дамочка. Последняя в минуту просветления прочла свой роман в стихах «Нога креолки свята», и поклялась, что она и есть та самая креолка, выброшенная на чужбину злым отцом-миллионером и забитой матерью-прачкой. Штунмахер удивился и попытался задрать креолке юбку. Задирая, он так размахивал руками, что сломал женщине нос.
Собственно, на этом его злоключения и кончились, а вот для креолки, пишущей под псевдонимом Анна Каренина-Млекова, все только начиналось, так как, обнаружив сломанный нос, порванное платье и кучу пьяных вдрызг писателей, Анна поняла, как по сути, все это ничтожно, незначительно, неважно, неразнообразно, и еще много разных «не». Пробираясь к выходу из квартиры и уворачиваясь от рук, стремящихся схватить ее за лодыжки и выше, Анна Каренина-Млекова решила больше никогда не писать стихи, и не мешать водку с пивом. Но у самого выхода из квартиры она опять попала впросак, на этот раз с романистом Хватовым, который, как никто другой, оправдывал свою фамилию.
История № 3. «Как вытащить рыбку без труда»
По словам одного толстого типа, женщина может сделать так, что вы кончите, а может так, что вы кончитесь. Потом этот обжора съел еще курицу, заболел и умер в больнице, не приходя в сознание. Хотя, медсестра Епитимья божилась, что он хватал ее за разные части тела и сделал, как минимум, два грязных предложения, первое из которых она в негодовании отвергла, а на следующее согласилась, так как, говоря словами одного философа, «life is very short & shit». А деньги, как известно, не пахнут. Лишь в самых крайних случаях. Вскоре толстяк отдал Богу душу, а медсестра, на руках, ногах и грудях которой он скончался, решила изменить свою жизнь, так как зарабатывать деньги в больнице ей почему то разонравилось. И женщина, весь вид которой говорил: «никогда и ни за какие», стала «всегда», и не за «никакие», а за «вполне приемлемые». Там, на восьмой от входа в гостиницу панели, она и встретила Варфоломея Индигова.