Избавьте нас от этого словесного обноска — красота; мама родная, да неужто мы угодили прямиком в научно-популярный зоогеофильм? Теперь мы видим, что на спину гигантской тварюги уселась круглая дюжина — обратите внимание, я не зря говорю «круглая»! — птиц с роскошным оперением всех цветов, какие только могут радовать глаз на роскошном, сказочном пляже Копакабана[3]. Они кормятся тем, что перепадает им от большого босса, — вот почему они так круглы. Смотри же, смотри на это чудо! Вот бронто поднимает хвост… Какая прелесть — оттуда вываливается шмат величиной по меньшей мере в две скирды. Да, это настоящая красота, прямая поставка от потребителя к потребителю. А птицы уже дерутся над кучей. Эй, ребята, там на всех хватит, да вы и так скоро лопнете от обжорства… Ведь что вам потом делать — только вскочить обратно на толстое гузно и ждать следующей порции. И теперь, когда солнце смердит на юрском западе, мы молвим: «Питайтесь и множьтесь, о други…»
Нет, ты тянешь резину, как делал всю жизнь. Застрели зверя и выбрось его из круга своих мучений. Сжав свой железный кураж в руках, ты поднимаешь его на уровень плеча и щуришься в прицел. Но тут раздается громовой раскат; ты почти оглушен. Дрожа, озираешься; а чудище продолжает жевать, испустив ветры, способные выгнать из штилевой зоны корабль Старого Морехода[4].
Разозленный (или это какая-то более тонкая эмоция?), ты выскакиваешь из кустов и стоишь перед ним, открытый со всех сторон — положение, в которое обычно ставит тебя твоя внимательность к окружающим. Внимательность? Или опять нечто более тонкое? Разве ты должен смущаться лишь потому, что явился из запутавшейся цивилизации? Но об этом можно поразмыслить и позже, если это «позже» наступит, а два болотообразных глаза, пялящихся на тебя с близкого расстояния — доплюнуть можно, — как будто утверждают обратное. Да не челюстями едиными, о чудище, — истопчи меня ногою своею, а коли пожелаешь, расплющь боком — пусть будет смерть сагой, торжеством, «Беовульфом»!
За четверть мили от тебя раздается странный звук, точно дюжина бегемотиц в школьных юбочках резво выскочила из первобытной трясины, и в следующий миг над твоей головой со свистом проносится хвост — длинный, как воскресная служба, и увесистый, как мошна миллиардера. Ты ныряешь вниз, но зверь и без того промахнулся, потому что с координацией у него, оказывается, туговато; впрочем, и ты проявил бы себя не лучше, если б попытался прихлопнуть долгопята универмагом «Вулворт». На этом ящер, видимо, считает свой долг выполненным. Он забывает про тебя. Как бы ты хотел вот так же легко забыть о себе сам — ради чего, собственно, и проделан этот далекий путь. СБЕГИ ОТ ВСЕХ И ВСЯ! — восклицала брошюра о путешествиях во времени, что в твоем случае значило: сбеги от Клода Форда, не оправдавшего надежд мужа невыносимой женщины по имени Мод. Мод и Клод Форд, которым не удалось ужиться ни друг с другом, ни с миром, где они родились. А разве в их мире, как он сейчас есть, может найтись более подходящая причина для того, чтобы отправиться стрелять громадных ископаемых, — если, конечно, ты достаточно глуп и веришь, будто сто пятьдесят миллионов лет в любую сторону могут хоть что-нибудь изменить в путанице мыслей, которыми полна твоя черепная коробка!
Ты пытаешься оборвать эти дурацкие, сентиментальные размышления, но по-настоящему они не прекращались ни разу с далекой кока-коллаборационистской поры твоего отрочества; о молодость, не существуй ты, тебя следовало бы выдумать! Понемногу ты успокаиваешься настолько, чтобы снова поднять глаза на гигантскую тушу жуткого травоядного, в чье общество ты явился, полный такой странной тяги одновременно к смерти и жизни, обуреваемый всеми эмоциями, на которые способен человеческий орга(ни)зм. На сей раз страшилище реально, Клод, а ведь этого ты и хотел; и на сей раз ты должен напасть на него прежде, чем оно повернется и посмотрит на тебя снова. И ты опять поднимаешь свою чудо-пушку, выискивая глазами уязвимое место.
Яркие птицы качнулись, вши заскакали, как псы, застонала топь — это бронто пошевелился и запустил свою маленькую головку на змеиной шее в тошнотную светлую жижу, ища там еды погрубее. Ты наблюдаешь за этим; ты никогда не пугался так в своей полной испугов жизни и надеешься, что теперешний катарсис до последней капли и раз навсегда выжмет страх из твоей нервной системы. Порядок, снова и снова бессмысленно повторяешь ты про себя — и куда только делось все, чем обогатило тебя миллионодолларовое образование двадцать второго века! — порядок, порядок. И когда ты говоришь это бог знает в который раз, голова супостата полоумным экспрессом выныривает из воды и пялится в твою сторону.