— Сим? — сказал он. — Это Генри.
— Кто?
— Генри.
— Повторите, пожалуйста.
— Генри Хассел!
— А, добрый день, Генри.
— Скажи мне, что такое время.
— Время? Хм-м-м… — Симплексно-мультиплексный компьютер прочистил горло, ожидая подключения к базе данных. — Кхм… Время. (1) Абсолютное. (2) Относительное. (3) Рекуррентное. (1) Абсолютное: период, промежуток, продолжительность, суточное деление, вечность…
— Извини, Сим. Неверный запрос. Давай назад. Мне нужно время, сноска на движение по, путешествия во.
Сим переключил передачу и начал снова. Хассел внимательно слушал. Потом кивнул. Хмыкнул:
— Ага. Ага. Верно. Ясно. Так я и думал. Континуум, да? Поступки, совершенные в прошлом, должны влиять на будущее. Значит, я на правильном пути. Но поступки должны быть серьезными, так? Иначе происходит сглаживание эффекта. Мелочи не могут изменить существующие цепочки событий. Хм-м-м… Но разве бабка — это мелочь?
— Чем вы занимаетесь, Генри?
— Убиваю жену, — огрызнулся Хассел.
Он повесил трубку. Вернулся в лабораторию. И, по-прежнему снедаемый ревностью, погрузился в раздумье.
— Надо что-нибудь поважнее, — пробормотал он. — Стереть Грету с лица земли. Стереть все к свиньям собачьим. Ладно, черт возьми! Я им покажу.
Хассел отправился в год 1775-й, посетил ферму в Виргинии и застрелил там молодого полковника. Полковника звали Джорджем Вашингтоном, и Хассел убедился, что он мертв. Потом профессор вернулся в свой дом и свое время. Там была его рыжеволосая жена, как и прежде, в объятиях незнакомца.
— Дьявол! — произнес Хассел.
У него кончались патроны. Он открыл новую коробку, перенесся назад во времени и расстрелял Христофора Колумба, Наполеона, Магомета и с полдюжины других знаменитостей.
— Уж этого-то должно хватить, черт побери! — сказал он.
Затем он переправился в свой дом и свое время и увидел там прежнюю картину.
У него подогнулись колени; ноги буквально таяли на полу. Он прошел в лабораторию, точно ступая по зыбучим пескам кошмара.
— Что же, в конце концов, существенно? — с болью спросил сам себя Хассел. — Сколько нужно, чтобы изменить будущее? Клянусь, на этот раз я его изменю. Пойду ва-банк!
Он отправился в Париж начала двадцатого века и посетил мадам Кюри в ее рабочем кабинете на чердаке здания близ Сорбонны.
— Мадам, — сказал он на своем ужасном французском, — я человек вам совсем чужой, но ученый всецело. Зная о ваших опытах с радием… О! Вы еще не перешли к радию? Не важно. Я хочу поведать вам все о делении атомного ядра.
Он обучил ее этому. И прежде, чем сработал автоматический возврат машины времени, успел полюбоваться, как Париж взлетел на воздух белым грибом.
— Это научит женщин хранить верность, — проворчал он. — Ах-х! — последнее восклицание вырвалось у него, когда он увидел свою рыжеволосую жену по-прежнему… но нет нужды повторять очевидное.
Хассел побрел сквозь туманы в свой кабинет и сел, чтобы все обдумать. Пока он думает, я предупрежу вас, что это не обычная история о путешествиях во времени. Если вы полагаете, что Генри вот-вот признает в человеке, обнимающем его жену, себя самого, то вы заблуждаетесь. Этот негодяй — не Генри Хассел, не его сын или родственник и даже не Людвиг Больцман (1844–1906). Хассел не зациклился во времени, постоянно прибывая туда, где началась эта история, — ко всеобщему неудовлетворению и разочарованию — по той простой причине, что время не является круговым или линейным, а также тандемным, дискообразным, сизигоидальным, рассредоточенным и зевотозияющим. Как обнаружил Хассел, время — это личное дело каждого.
— Может, я где-то ошибся, — пробормотал Хассел, — надо бы выяснить.
Он вступил в сражение с телефоном, который, похоже, весил чуть ли не сотню тонн, и наконец дозвонился до Лаборатории.
— Алло! Это Генри.
— Кто?
— Генри Хассел.
— Еще раз, пожалуйста.
— Генри Хассел!
— А! Добрый день, Генри.
— Что у тебя есть на Джорджа Вашингтона?
Послышался легкий клекот: компьютер сканировал каталоги.
— Джордж Вашингтон, первый президент Соединенных Штатов, родился в…
— Первый президент? Разве его не убили в 1775 году?
— Бог с вами, Генри. Нелепый вопрос. Всем известно, что Джордж Ваш…
— И никто не знает, что он был убит?
— Да кем?
— Мной.
— Когда?
— В 1775-м.
— Как это вы умудрились?
— У меня есть пистолет.
— Нет, я имею в виду, как вам удалось сделать это двести лет назад?
— Я воспользовался машиной времени.
— На этот счет у меня никаких записей, — сказал компьютер. — В моих файлах он здоровехонек. Наверное, вы промахнулись.
— Ничего подобного. А как с Христофором Колумбом? Есть запись о его смерти в 1489-м?
— Но он открыл Новый Свет в 1492-м.
— А вот и нет. Его убили в 1489-м.
— Как?
— Всадили в брюхо пулю сорок пятого калибра.
— Опять вы, Генри?
— Да.
— Никаких записей, — повторил компьютер. — Вы, видно, паршивый стрелок.
— Я не потеряю терпение, — дрожащим голосом сказал Генри.
— Почему, Генри?
— Потому что уже потерял! — заорал он. — Ладно! Как насчет Марии Кюри? Изобрела она ядерную бомбу, которой в начале века взорвали Париж, или нет?
— Нет. Энрико Ферми…
— Да изобрела же!
— Нет.
— Я сам ее научил. Я — Генри Хассел.
— Все говорят, что вы прекрасный теоретик, но плохой педагог, Генри. Вы…
— Иди к черту, приятель. Этому должно быть другое объяснение.
— Какое?
— Забыл. Что-то в голове промелькнуло, но теперь это не важно. А что бы ты предложил?
— У вас правда есть машина времени?
— Конечно, есть.
— Тогда вернитесь назад и проверьте.
Хассел вернулся в 1775 год, посетил Маунт-Вернон и оторвал полковника от окучивания саженцев.
— Простите, полковник, — начал он.
Рослый мужчина с удивлением посмотрел на него.
— Ты говоришь странно, чужеземец, — вымолвил он. — Откуда ты?
— Из одного провинциального колледжа — вы и названия-то его не знаете.
— И выглядишь ты странно. Малость расплывчато, так сказать.
— Послушайте, полковник, что вам известно о Христофоре Колумбе?
— Немного, — ответил полковник Вашингтон. — Он помер лет двести-триста назад.
— Когда именно?
— Насколько я помню, в тысяча пятьсот каком-то.
— Неправильно. Он умер в 1489-м.
— Ты что-то путаешь, дружище. В 1492-м он открыл Америку.
— Америку открыл Кабот. Себастьян Кабот.
— Чепуха. Кабот приплыл чуток попозже.
— У меня неопровержимое доказательство! — начал было Хассел, но умолк, поскольку в этот миг к ним приблизился коренастый и довольно тучный человек с лицом, нелепо искаженным гневом. На нем были мешковатые серые слаксы и твидовый пиджак, на два размера меньше, чем надо. В руке он сжимал револьвер сорок пятого калибра. Лишь спустя несколько секунд Генри Хассел понял, что видит себя самого, причем это зрелище отнюдь нельзя назвать приятным.
— Боже мой! — промямлил Хассел. — Это же я — явился убивать Вашингтона в тот первый раз. Перенесись я сюда теперь часом позже, и Вашингтон был бы уже мертв. Эй! — крикнул он. — Постой-ка! Обожди минутку. Сначала мне надо кое-что выяснить.
Хассел не обратил на себя внимания; похоже, он вовсе не замечал себя самого. Он направился прямо к полковнику Вашингтону и выстрелил ему в брюхо. Полковник Вашингтон упал замертво. Убийца осмотрел тело, а затем, игнорируя попытки Хассела остановить его и вовлечь в диспут, развернулся и зашагал прочь, злобно бормоча что-то себе под нос.
— Почему он меня не слышал? — удивился Хассел. — И не видел? И почему я не помню, что останавливал сам себя, когда стрелял в полковника первый раз? Что происходит, черт побери?
Чрезвычайно взволнованный, Генри Хассел переправился в Чикаго начала сороковых годов и заглянул в Чикагский университет, на площадку для игры в сквош. Там, среди скользких графитовых брикетов, в графитовой пыли, он отыскал итальянского физика по имени Ферми.