- Понял, спасибо за помощь, с меня причитается, - наконец он заканчивает разговор и идет ко мне.
Глаза не закрываю, хотя страшно, очень. Читаю приговор в его глазах и до крови закусываю губу, чтоб не закричать, не замолить о пощаде. Даже любящая ведьма умирает гордо.
Он двигается, словно во сне: медленно, неторопливо. Протягивает руку и… отстегивает наручники, а затем ставит меня на ноги.
Непонимающе смотрю на него, слезы стоят в глазах, но не проливаются.
- Все, прекрати истерику, - когда он волнуется за меня, обычно говорит очень грубо.
- Ты… ты знал? - не узнаю свой голос.
Он крепко прижимает меня к себе и утыкается носом в макушку. Шумно вздыхает и как-то надломлено отвечает:
- Конечно, знал, девочка моя, я же охотник, от меня не скроешь. Думаешь, ты такая крутая, что нечисть при виде тебя разбегается? Я всегда стою за твоей спиной, моя колдунья.
И у меня начинается истерика. Захлебываюсь, рыдаю в голос, отчаянно цепляюсь за него, дрожу. Я б рада упасть, да не дают сильные руки любимого. В голове нет ничего кроме этих прикосновений, кроме его запаха, голоса, шепчущего что-то успокаивающее.
Рассвет мы встречаем вместе, обнявшись, сидя на балконе. Бутылка вина, которую я выпила почти в одиночку, отражает полную луну. Ветер развевает мои волосы, и впервые я могу не скрывать зов, что рвется из груди. Как и всегда я таю под его взглядом, и что-то новое появляется в моем облике. Теперь я другая. Я - ведьма, я - жена охотника. Я - самая счастливая на свете.
Мой любимый инквизитор
От пронизывающего ледяного ветра не спасает даже теплая шубка на меху. Ноги по колено утопают в снегу, но я почему-то упорно бреду вперед, сама не зная, зачем. Можно и здесь поспать, ничего со мной не случится, сила защитит от любого хищника, от лютых морозов, от завывающего так яростно ветра. Тем более что я валюсь от усталости, последняя гонка измотала меня.
Ничто не грозит мне в этом царстве снега. В этой милой деревушке, которая словно яркое пятнышко виднеется вдалеке. Там есть домик, в котором я могу отогреться и поспать несколько часов, прежде чем он найдет меня. Инквизитор, будь он неладен!
Инквизиторы - они особенные. Не чета своим предкам: религиозным фанатикам в рясах. Теперь они воины, которых ведьме не провести. Они безжалостны, чертовски жестоки и умны. А мой еще и издевается, скотина. Пять лет. Пять долгих лет прошло с тех пор, как он нашел меня, двенадцатилетнюю девчушку, умирающей от голода. Накормил, согрел и, едва разглядев ведьмин оберег, бросил в объятия боли, пытаясь узнать, где скрывается мама.
“Сказать тебе, мой личный палач, где мама? Лучше смерть. Она не ведьма, нет. Не верь, я знаю, что ты не веришь мне. Но она не ведьма. Это я - не правильная. Это я должна страдать, но не мама и сестренки. Они обычные, они прячутся очень долго, испуганные и несчастные. Голодные, больные. Как я хочу к ним, как хочу обнять сестричек и услышать их заливистый смех! Но руки, твои руки, которые сдавливали мой плечи тогда, которые били, которые сажали в то ужасное кресло… они предупреждают, останавливают, грозят смертью всех дорогих мне людей”.
И я иду вперед, подгоняемая страхом. Я хочу думать, будто подгоняет меня лишь страх за родных, но не могу. И боли я боюсь. И глаз его жестоких, бездонных боюсь. И губ, плотно сжатых. Он чертовски силен, сыт и хорошо одет. Я - слабая девчонка, не евшая двое суток и едва не падающая в ближайший сугроб. Встреться мы сейчас - не убегу.
Хорошо, что метель заглушает зов. Так он меня не найдет и я смогу поспать. А может, если мама оставила краюшку, как она это делала обычно, даже удастся поесть. От воспоминаний о мамином хлебе сжимается сердце, а из глаз начинают течь слезы.
Внезапно я слышу крики, женские крики. Крики торжествующих ведьм. Сестры? Или отступницы? Наверное, сестры, отступницы у нас не водятся, нечего им делать здесь.
Иду на голоса, мало что соображая. Когда чувствую запах костра поверх запаха мороза, тихий стон вырывается из груди. Мне уже все равно, кто это, близость огня лишает меня способности думать и бояться.
Выхожу на поляну и останавливаюсь, испуганно вздохнув.
Отступницы. Трое.
Истерзанное тело мужчины. Пронизывающий до костей ледяной ветер. Струйка крови, сбегающая по виску и опущенные уголки губ, которые так часто изгибались в хищной усмешке при виде меня.
- Эй, девочки! - кричу ведьмам и быстро сбрасываю теплую, но лишнюю одежду. - Это мой инквизитор!
И откуда только силы берутся? Кидаю заклинание наугад, попадаю прямо в грудь одной из ведьм, прыгаю в сугроб. Не замечаю, как снег забивается за шиворот, морозит тело.
В голове нет вопроса “зачем”, есть только слепая ярость, которая подстрекается видом избитого тела моего инквизитора.
- Сучка!
Обжигающий огонь проносится над моей головой и даже чуть-чуть согревает. Возвращаю заклинание и теперь уже ведьма кричит, не своим голосом, а пламя радуется, обнимая хрупкое и изящное тело.
Последняя. Сильная, красивая, с алыми губами, по которым стекают капельки крови несчастного мужчины. Нет, такой смерти даже он не заслужил. Пускай считает меня тварью, но потворствовать зверствам отступниц…
- Глупая девчонка, - отступница расплывается в улыбке. - Он сам убьет тебя.
И исчезает в темноте утреннего леса.
Вовремя, надо заметить. Я уж едва стою, тошнит и трясет.
На нетвердых ногах подхожу к мужчине. Он тихонько стонет, грудь его часто сокращается, глаза закрыты.
- Бедный, - шепчу я, успокаивающе гладя его по щеке, а сама меж тем отвязываю веревки. - Потерпи.
Милосерднее убить его. Одни боги знают, что он вытерпел от ведьм. Но не могу. Рука не поднималась никогда, не поднимется и сейчас.
Он падает на холодную землю, когда я отвязываю веревки, и я не могу удержать тело, которое вдвое больше меня.
Демоны!
Мне не дотащить его до деревни!
Как холодно, когда же прекратится эта метель?!
Кусаю себя за кулак, чувствую на языке кровь, и это немного отрезвляет меня. Нужно идти вперед. Я столько сражалась… Плету заклинание, взваливаю мужчину на плечо и медленно бреду вперед. Кажется, с такой скоростью мы не дотащимся никогда.
- Отвали, - шепчет, тратя последние силы.
Закатываю глаза. Даже перед смертью ненавидит ведовство, идиот законченный.
- Может, помолчишь?
Тяжелый, зараза, почти вся магия уходит, чтобы его транспортировать. И бросить не могу - замерзнет ведь.
Деревня приближается и я, по всем законам обязанная упасть без чувств, упорно иду вперед, не надеясь на чью-то помощь, еле волоча за собой обнаженного и потерявшего сознание от боли инквизитора.
Дверь распахиваю ногой, отстраненно замечаю свежую буханку хлеба, от которой идет потрясающий аромат. Кое-как дотаскиваю его до жесткой кровати и отпускаю нити заклинания, чувствуя, что вот-вот потеряю сознание. Тепло словно палкой ударяет по голове, и я без сил падаю рядом, не заботясь о лежащем в беспамятстве инквизиторе.
***
Открываю глаза и морщусь: все тело ноет после серьезного использования магии. Резерв на нуле, сил совсем нет. Разве что от холода больше не трясет, да счастье робко стучится в душу: мама не забыла обещание, она ждет меня!
А тяжелые руки, которые снятся мне в кошмарах, крепко прижимают меня к дрожащему телу. Замерз он, что ли? И что теперь делать мне? Права была отступница, теперь мне не жить. Дура бесхребетная! Идиотка махровая! Спасать инквизитора - виданное ли дело для ведьмы?! Да я первая должна в него камни кидать и смеяться над предсмертным хрипом.
От таких мыслей становится нехорошо. Даже этому существу, злому, беспринципному, жестокому, я не могу причинить боль.