— Кто бы мог подумать: Лиза — в этой развалюхе! Ну-ну!
И улыбнулся: зло, торжествующе. У меня дрожь по спине прошла от его улыбки.
Немец вновь Басырову приказывает:
— Доставьте сюда Елизавету Январовну: только без грубости! «Опель» возле дома стоит — передайте водителю, чтобы отвез.
— Яволь, герр майор! — вытянулся Басыров и выскочил из дома.
— Побудьте во дворе! — велел немец остальным полицейским, а нам: «Можете сесть».
Сам тоже на стул уселся и думает что-то. Только недолго думал: Басыров опять забегает и в руках автомат держит.
— Вот, герр майор: в машине лежал, на заднем сиденье.
— Вы шутите?! — немец вскочил.
— Никак нет! Водитель клянется: от машины не отходил.
— Доннер веттер! — воскликнул немец и вместе с Басыровым выскочил из дома.
Смотрим с Лидкой друг на друга, я глазами наверх показываю: его, домового, проделки.
Возвращаются немец и Басыров. Немец говорит:
— Прежние приказы отменяю: автомат найден, инцидент исчерпан. С автоматом и тем, кто его потерял, я разберусь, а вы возвращайтесь к патрулированию. И никаких разговоров на эту тему!
— Яволь, герр майор! — вытянулся Басыров, а сам удивлен невероятно: немцы и за меньшую провинность, чем кража оружия, расстреливали.
Ушли полицейские, а немец остался. Возле стола остановился и на мамин портрет уставился. Долго-долго разглядывал, потом повернулся и вышел.
Маму Лизу новости ошеломили: особенно когда о немце рассказали. Открыла сундук, вытащила из шкатулки старые фотографии, перебрала их и нам одну показывает:
— Этот?
На фотографии немец возле памятника Петру Первому стоит: молодой, улыбающийся.
— Он!
— Не самая радостная весть, — мама Лиза говорит. — Карл Бенкен в одном институте с вашим отцом учился и первым за мной ухаживать начал. До свадьбы чуть дело не дошло, пока с Володей меня не познакомил. Потом жалел об этом: я только Володей с тех пор и жила. В двадцатом году он с родителями в Германию уехал, а мы решили остаться. И вот как судьба повернула.
Положила фотографию в шкатулку и сундук закрыла.
— Хватит азиатничать, превращаемся в европейцев. Ставь, Даша, на печку ведра с водой, искупаемся, переоденемся в чистое и вспомним, что дворянского рода. Натура у Карла решительная: потеряем его уважение — швырнет под расстрел и думать забудет.
Утром из комендатуры бумагу принесли, от трудовой повинности маму Лизу освобождающую. А вечером Бенкен появился: лицо холодное, словно из ледника вынули. Мама Лиза на пороге его встретила: красивая, в белом платье.
— Здравствуй, Карл!
Подошла и в щечку поцеловала:
— Спасибо, что глупость моей дочери простил.
Бенкен остановился, маму внимательно осмотрел.
— Что ж, — говорит, — красоты не убавилось, а ума, надеюсь, больше стало.
— Величина ума — понятие относительное, от собеседника зависимое, — мама Лиза улыбается, восхищения старается добиться. — Одних и знанием букваря удивишь, а других только математикой Лобачевского поразить можно…
Приглашаю на чай!
Мы для заварки чабрец и мяту использовали и чай вкусным оказывался. А если удавалось кусок хлеба заработать или на вещи выменять, то ужин получался богатый. Сегодня мама Лиза фрукты собирать не поехала и мы без хлеба остались, — но немцу об этом говорить не стали.
За чаем мама Лиза рассказывала, как мы оказались в Карасувбазаре. Немец молча слушал, сказав кратко о себе, что родители погибли от английской бомбы, а сюда перевелся из Франции, — с кем-то из начальства не поладил.
Мама Лиза выглядела оживленной и беспечной, но я чувствовала ее растерянность: Бенкен вел себя не так, как ожидалось — словно не было между ними прошлого и он по необходимости поддерживал разговор с малознакомой женщиной. В нем, в его поведении чувствовалось что-то опасное: как у тигра, вышедшего на охоту.
Допив чай, Бенкен поднялся и сухо сказал:
— Пойдем, поговорим.
И направился в соседнюю комнату. Мама Лиза покорно последовала за ним; перешагнув порог, она закрыла дверь, и я заметила, как дрожат у нее пальцы рук.
— Господи, как я боюсь! — прошептала Лида. — Этот немец — самое страшное, что я видела в жизни.
Разговаривали они минут двадцать. Слов слышно не было; мы сидели, прижавшись друг к другу, напряженно поглядывая на дверь. Наконец она распахнулась.
— Я — офицер победившей армии, — продолжая разговор, немец подошел к столу и повернулся к маме. — Ваши мужчины сбежали, оставив вас вместе с имуществом и территорией как нашу законную добычу.