— Там, — кивнул головой граф. — И это подтверждает, что ведьмой она не была, — иначе церковная земля ее бы не приняла.
— Да, Вечеслав: за секунду до смерти она перестала быть ведьмой, потому что с предсмертным выдохом передала свою злую силу тому, кто был рядом: тебе, Вечеслав, превратившемуся из «серого ангела» в колдуна и некроманта Мудрака.
Ты ведь после похорон Марии ни разу не зашел в церковь?
— Твоя правда, — согласился граф. — Что-то отбрасывало, не пускало. Но, поскольку мы заговорили о том времени, позволь мне кое что рассказать.
Похоронив Марию, я занялся ее бумагами, убедившими меня, что Мария была тайным агентом короля и выполняла его поручения, — как ты и говорил. Среди бумаг я обнаружил переписку Марии и короля, где излагалось следующее: отец Леонид и отец Антоний, вопреки приказу митрополита, начали готовить новый набор в школу «серых ангелов». Митрополиту сообщил об этом некто из действующих «серых ангелов», после чего митрополит решил ликвидировать Митрополянский скит: вместе с ее обитателями. Казаков привлечь к этому мерзкому делу остереглись, поэтому заплатили польскому королю, выделившему отряд драгун, который Мария довела до корчмы и передала под командование представителю митрополита.
Граф внимательно посмотрел на гостя:
— Получается, что человеком в маске, командовавшим далее драгунами, был ты, Серафим. А если так, то и колодец: твое изобретение. Не зря показались мне странными секретный знак в письме, проверочный камень и заранее приготовленная избушка с припасами, а также твой мгновенный рост в церковной иерархии. А с Марией: вы решили убрать ее моими руками?
— Ты не прав, — мягко ответил Серафим. — Переписка поддельная и готовилось для тебя, — если начнешь Марию подозревать. И мне жаль, что так получилось: с Марией и тобой. Наверно, поэтому все эти годы я сдерживал направленный против тебя гнев церкви, но сосуд переполнился, и я ничего не могу поделать.
Лицо Серафима стало холодным и злым:
— Я видел во сне, что ты попытаешься погубить полковника Тараса Самойленко, мужа своей дочери. Тебе это удалось?
— Надеюсь, — равнодушно ответил граф. Он давно знал неизбежность этого разговора и приготовился к нему — направленный Серафиму в грудь, под поверхностью стола был прикреплен заряженный пистолет, а кресло, в котором находился Серафим, после нажатия специальной пружины сбрасывало сидевшего в нем человека в глухой каменный подвал. Оставалось пустить это оружие в действие, но граф колебался, потому что, кроме детей, Серафим оставался на земле единственным близким ему человеком.
— Значит, я опоздал! — поник головой Серафим. — Тарас Самойленко был гениальным полководцем. Через год он должен был получить гетмановскую булаву, и наши аналитики предсказали, что Самойленко сумеет разгромить вражеские армии и сделать Украину независимым государством. А теперь все пошло прахом!
— Серафим! — глухо сказал граф. — Уходи: добром прошу!
— Не могу, — печально ответил Серафим. — Ты становишься опаснее с каждым месяцем!
— Тогда прости! — опустив руку, граф спустил курок пистолета. Раздался выстрел, но Серафим продолжал сидеть, спокойно глядя на графа. Выругавшись, Мудрак нажал на пружину: кресло не шевельнулось.
— Я все обезвредил до твоего прихода, — негромко объяснил Серафим, глядя на изумленное лицо графа. — И гадал, применишь ли ты их против меня.
Серафим встал. Мудрак сидел неподвижно: ему казалось, что его тело схвачено железными тисками.
— Что человек в мире не делает, Бог все видит и в книге Своей записывает, — перекрестился Серафим. — именем Господа нашего, Иисуса Христа, проклинаю тебя, колдун и некромант Мудрак, за то, что вместо обещанных зерен принес плевелы, за то, что силы свои великие истратил на дела богомерзкие и страшные, люду и Святому Писанию противные. И не быть тебе никогда перед Ликом Господним, и во всех твоих продолжениях путь будет по местам, где человек ищет человека, но и следов его не находит. Пусть труд твой земной окажется разорением, а любовь — горем, и не увидит душа спокойного места и светлых снов.
И ты, и дети твои, и внуки, и правнуки пусть будут чужими во всех домах и делах, и не будет им покоя на старости лет, и не блаженной окажется их кончина, — и так до седьмого колена! От имени Господа нашего, Иисуса Христа, и Святой Церкви я, отец Серафим, епископ Киевский, говорю это. Аминь!
Серафим еще раз перекрестился и пошел прочь. У порога он остановился, словно не зная, говорить или нет, потом, обращаясь в сторону графского кресла, произнес:
— Ночью метели не будет!