Черный кот соскочил с могилы и, словно вырастая в размерах, начал медленно красться к Грише. «Бежать! Немедленно бежать!» — мелькнула у Гриши мысль; он рванулся и понял, что не может шевельнуть ни рукой, ни ногой. Бросив в отчаянии взгляд на видневшиеся неподалеку могилы Олечки и отца, Гриша прошептал их имена. И тут же раздалось новое мяуканье: с Олиной могилы соскочила неизвестно откуда взявшаяся белая кошечка и прыгнула на черного кота. Тот зашипел, обороняясь; они сплелись в визжащий клубок из когтей и голов, потом клубок распался и два пятна — белое и черное — отскочили друг от друга. Черный кот выгнул спину и грозно заурчал, глаза его сверкали от ярости; белая кошечка, прихрамывая, отступала, на ее боку в нескольких местах виднелись кровавые раны, но когда черный кот вновь направился к Грише, кошечка перегородила ему дорогу. «Папа, помоги Оле!» — безнадежно воззвал Гриша, и серый кот, перемахнув через изгородь, вцепился черному коту в горло.
Кувыркнувшись, черный кот сбросил с себя серого, сбил лапой прыгнувшую на него кошечку и зафыркал, заурчал, — но не так победоносно, как раньше. На несколько секунд черный кот и его противники застыли в странном треугольнике, потом черный кот отвернулся и, негодующе мяукая, исчез в том направлении, откуда появился. Шмыгнув в тень ограды, растаяли в темноте серый кот и белая кошечка, — и таким покоем повеяло вокруг, что Гриша подумал: а не пригрезились ли ему все? Глубоко вздохнув, он успокоил бившееся толчками сердце и, радуясь, что может опять передвигать ногами, зашагал обратно. Пройдя метров десять, обогнул большой куст, глянул вперед и оцепенел: на могиле, стоявшей вплотную к тропинке, странным серебристым огнем полыхал крест. Как рассказывал потом Гриша, он тогда понял выражение «волосы встали дыбом», потому что шевелюра на его голове зашевелилась и поднялась торчком. Минуту, а то и больше, стоял он, глядя на трепыхающееся, неспокойное пламя. Подул ветер, тучи закрыли луну, сгустив кладбищенскую темноту. Сворачивать с тропинки, продираясь сквозь кусты в обход полыхающего куста, казалось еще опаснее, чем путь вперед, и Гриша, глядя под ноги и стараясь не смотреть направо, зашагал по песочному покрытию, шепча «Отче наш» и ежесекундно ожидая чего-то страшного. Вскоре тропинка свернула в сторону и Гриша понял, что крест остался позади; оглянувшись, он не увидел ничего, кроме белых надгробий и черных пятен темноты. Облегченно вздохнув, Гриша ускорил шаг — и вдруг услышал, что позади него кто-то идет. Резко обернувшись, он остановился: вокруг никого не было, но стоило только двинуться вперед, как вновь захрустел песок под ногами тяжело идущего человека, почти вплотную приближающегося к Грише в жутком стремлении схватить его за горло. Гриша опять развернулся, обезумевшими глазами всматриваясь в пустоту и тишину кладбища, затем вновь зашагал вперед, стараясь не слушать прилипающего к спине топота. «Главное — не бежать!» — уговаривал себя Гриша. Мама объясняла, что у спасающегося бегством и натыкающегося на новую опасность человека от страха может разорваться сердце, — и Гриша пытался идти помедленней, с надеждой поглядывая на приближающуюся калитку, — но когда до нее осталось метров двенадцать, не выдержал и помчался вперед, чувствуя, как догоняет его бросившийся в погоню убийца. Достигнув калитки, Гриша толкнул ее, но — Гришино сердце упало в пятки — калитка не открывалась. Собравшись с силой, Гриша всем телом ударился о калитку, ощущая, что если она не откроется, он умрет, — и калитка распахнулась.
Выскочив наружу и толкнув калитку обратно, Гриша на подгибающихся от слабости ногах подошел к росшей неподалеку березе и обнял ее. Он стоял долго, высыхая от липкого пота страха, и только почувствовав, как вернулись уверенность и легкость движений, направился домой.
О своем путешествии на кладбище Гриша рассказал лишь мне, и то не сразу, а осенью, когда его забирали в армию. К этому времени он помирился с Уманской, обещавшей его ждать и выйти за него замуж, но началась война — финская, затем Отечественная, ничего от их надежд не оставившая. «Похоронку» на Гришу мы получили только в 1946 году, а до этого надеялись и ждали, и даже боялись расстроить печальной вестью о смерти Марии. Мама ездила на Ханко, пыталась отыскать Гришину могилу, но узнала, что бомба попала в катер, на котором он плыл, и теперь его могила — все Балтийское море.
СОН
Что, детки, дождь идет? Ничего, первые осенние дожди — благодатные, после них грибы хорошо растут. Такие дожди делают воздух прозрачным, а душу — чистой, и наполняют воображение видениями. Я помню, как однажды после такого дождя я и Лида пошли на Дорткуль грибы собирать. Мне тогда тринадцать лет было, а Лида — на год меня моложе. Набрали две корзинки грибов, Лида на землянику наткнулась, а мне захотелось вниз, на восточный склон Дорткуля спуститься. Там давным-давно кладбище было, но от него ничего не осталось, кроме вросших кое-где в землю надгробных плит. Ни грибов, ни земляники я здесь не искала, даже если попались бы — не взяла: мама предупреждала, что на кладбищенской земле ничего полезного для рта не растет. Поэтому я просто между надгробий бродила, пыталась надписи на них разбирать, а потом присела на краешек одной из плит и на солнышке греюсь. Разомлела, даже дремать начала. Образы какие-то в голове мелькают, звуки раздаются. И чудится мне, что кто-то шепчет: «Пошарь рукой под моим надгробием». Я вздрогнула от неожиданности, по сторонам смотрю: никого нет. Нашла неподалеку ветку и сунула под плиту: вдруг там змея живет и меня заманить хочет! Шарила-шарила — ничего нет. Тогда руку засовываю и натыкаюсь на что-то маленькое, круглое.