Герман захлопнул ноутбук не в силах больше смотреть на чистый лист на его экране. Видимо он всё ещё был истощен после столь стремительного написания последней книги. Других причин своего творческого бессилья писатель найти не смог. Теперь оставалось понять, чем занять себя оставшиеся двое суток в этой богом забытой дыре на обочине дороги. Собственно, всё что ему оставалось это телевизор напротив кровати с его скудным набором кабельных каналов. Чем Герман не преминул воспользоваться, погрузившись с головой в какой-то мелодраматичный сериал на всё оставшееся до ночи время.
…Снова тьма в дверном проёме. Снова Герман всматривается в неё не в силах отвернуться или вовсе сбежать. Снова это густая непроницаемая тишина, поглотившее всё вокруг. Снова этот дурацкий сон…
Неожиданно внутри каморки вспыхнул свет. Тусклая лампочка под самым потолком разогнала тьму, слабо освещая внутреннее убранство каморки в подвале. В этот же момент Герман понял, что теперь может двигаться. Писатель сразу же развернулся и направился прочь от дверей, перед которыми стоял. Всего какая-то пара метров и он окажется у лестницы наверх. Однако всё его путешествие закончилось возле того места где должна была быть хлипкая дверца, ведущая в соседнюю секцию подвала. Герман хорошо её запомнил, но сейчас перед ним была глухая стена. Он был напрочь отрезан от всего остального мира, заперт в этом подвале наедине с кем-то или чем-то незримым, таящимся в глубине этой странной каморки.
Герман медленно развернулся обратно к открытым дверям. Заходить внутрь ему отнюдь не хотелось. Однако что-то подсказывало писателю, что выбора у него нет. Герман осторожно приблизился ко входу в помещение и остановился в дверях осматриваясь. В дальнем углу прямо на бетонном полу, рядом со вбитым в пол массивным металлическим кольцом, валялась груда грязной ветоши, явно служившая кому-то постелью, возле правой стены расположилась старая ржавая кровать с протертым матрацем. Венцом всего этого стало большое алюминиевое ведро, прикрытое тряпкой, в углу и небольшая табуретка с пустыми пластиковыми бутылками, стоящими на ней. Ничего необычного или сверхъестественного. Никаких следов обладателя жуткого хриплого голоса, напугавшего Германа в прошлый раз. Писатель прошёл внутрь, оставаясь настороже. Кто может знать, чем его удивит или напугает этот сон?
Пройдя чуть дальше внутрь Герману на глаза попался растянутый старый свитер, лежащий на кровати, и потрепанный одноглазый плюшевый щенок на груде ветоши в углу. Писатель не решался приближаться ближе и рассматривал попавшиеся ему предметы издалека. Игрушечный щенок был ему уже знаком и это тревожило Германа. Где он мог его видеть? Писатель припоминал рассказ агента по продаже недвижимости о похожей игрушке, но в байки этого жалкого пропойцы верилось очень слабо. Тем не менее у Германа было стойкое ощущение, что он лично сталкивался с этим одноглазым щенком раньше. Чем больше писатель продолжал смотреть на эту игрушку, тем больше в нём начинало возникать непонятное ощущение тревоги и страха. Он не понимал почему, но эта игрушка пугала его до чёртиков. Было что-то в её безмолвном взгляде единственного потертого глаза-пуговицы… Что-то мрачное… Что-то злобное… Герман решил переключить своё внимание на свитер, лежащий на кровати. К чёрту эту игрушку!
Воображение писателя в очередной раз решило сыграть с ним злую шутку, чему он был отнюдь не рад. Стоило ему только отвернуться от плюшевого щенка, как все ощущения тревоги и страха моментально рассеялись. «Какого чёрта опять происходит?» – подумал Герман. Этот сон, как и два предыдущих, был таким же реалистичным. Писатель мог поклясться, что ощущает пронизывающий всё его тело холод, царящий вокруг. Он ощущал каждое своё движение, чуял кислый едкий запах, бьющий в ноздри. Всё здесь было как будто бы настоящим… Но Герман прекрасно знал, что это не так, что скоро он снова проснется на своей кровати в дешевом мотеле, а за окном опять будет хмурое осеннее солнце.
Неспешный ход его мыслей прервал громкий звук. Массивная стальная дверь каморки с оглушительным лязгом захлопнулась, отрезая любые пути к отступлению. Не то чтобы это сильно на что-то влияло – Герман и так уже знал, что никакого прохода в соседнюю секцию нет и в помине. Но грохот захлопывающейся двери, взрезавший полотно непроницаемой тишины будто бы острым лезвием, заставил писателя вздрогнуть. Он и сам использовал подобный приём в своих книгах, но ему и бы в голову никогда не пришло, что нечто подобное произойдет конкретно с ним.