Милиционеры на коньках не катались. Поэтому я не любил ходить на каток с девочками. Но иногда всё-таки решался. Уж очень приятно было ее подержать за талию или коснуться невзначай её нежной упругой груди, когда она споткнется о неровность льда. А лед заливали плохо.
Еще «веселее» было на танцах в «камне», то есть в Мраморном зале Дворца культуры им. С.М. Кирова. Старшие товарищи тащили нас туда в качестве «пехоты» на случай, если возникнет сражение с пришлыми за право обладания самой соблазнительной любительницей танго. Но мы, «пехота», чтобы маскироваться, тоже должны были обниматься под музыку с набившимися в зале кудрявыми школьницами и ремесленницами. Если у вожаков возникала драка, мы оставляли своих партнерш и бросались в бой. Но менты здесь были не на коньках, а в своей голенищенской стихии, да к тому же на подмоге у них были военные патрули и разного рода добровольцы из народных дружин. А если ссора нашего пахана происходила с «мариманом», то до подлета милиции можно было так схлопотать по голове бляхой от матросского ремня, что ни какое переливание крови уже бы не помогло. Драки кипели до тех пор, пока не подъезжали «воронки».
Такая окружающая среда заставляла заниматься специальной подготовкой. В спортивные секции бокса и борьбы юношей принимали по закону только с четырнадцати лет. Поэтому драться нас учили старшие товарищи за стенами дровяных сараев.
В те времена нам можно было записаться в спортивные секции только мирной направленности. Чтобы не утонуть в Неве, где было страшное течение и глубина, мы пошли учиться плаванию в бассейн в Гисляровских банях. В секцию прыжков с десятиметровой вышки очереди не было, а в секцию плавания нужно было пройти спецотбор. Мы обмылись в душе и вышли в чашу бассейна. Тренерша в коротких штанишках и синей кофточке построила нас в шеренгу на краю бассейна. Я оказался на том краю самой его глубокой части у вышек для ныряния.
— Кто не умеет плавать? — спросила тренер.
Мне было стыдно поднять руку и я промолчал. Я оказался бы одним и был бы поднят на смех.
— На старт, внимание, марш!
Все прыгнули в воду, некоторые даже головой вперед и поплыли наперегонки. Я стоял и не знал, что делать. Я же умел плавать только по-собачьи.
— Что стоишь, бестолочь? Прыгай! — крикнула тренер, махая руками.
Я прыгнул и после двух, трех судорожных движений резко пошел ко дну. Дно было далеко. Я жадно пил не вкусную хлорированную воду. Кто-то больно дернул меня за волосы и потащил вверх. Слава Богу, я не успел выпить весь бассейн. Тренер вытащила меня и откачала. Она прыгнула за мной прямо в своих штанишках и кофточке. Я так был ей благодарен, я так ей улыбался. И даже хотел поцеловать. В ушах моих, полных воды, глухо звенело и бубнило. Тренер подняла меня, держа крепко за руку выше локтя, довела до двери душа. Я с любовью посмотрел на нее и сказал:
— Спасибо, Вера Геннадьевна!
— Пошел вон! — сказала в ответ Вера Геннадьевна.
И я пошел. Со старшими не принято спорить. Пошёл записываться в конькобежную секцию на стадион «Динамо». Меня взяли. Мама на последние деньги купила мне «бегаши». Они звенели носками об лед, когда я, низко согнувшись, загребал ногами, проскальзывая по льду в очередном шаге.
Через месяц усердных тренировок прошли соревнования и я пробежал со страху 500 метров за 59 секунд, безумно как мельница, размахивая руками. Тренер, Елена Сергеевна, меня похвалила, присвоила мне второй юношеский разряд и сказала:
— Ты только не обижайся, Коля, но коньки не для тебя. Иди лучше заниматься в другую секцию.
— А в какую? Куда я подхожу?
— Попробуй шахматы.
Самый главный шахматист школы был одним из отличников нашего класса — Савва Половец. Отличников было четверо: Марина Еременко, Игорь Руппе, Савва Половец и… я.
Савва привел меня в секцию шахмат в Доме пионеров, и мы с ним стали дружить. В классе сели за одну парту и вместе ходили на занятия шахматами. Там он мне ставил шахи и маты, дружески и ободрительно похлопывая меня по плечу.
Папе понравилось мое новое увлечение. Он купил мне шахматы, и мы с ним играли вечерами. Он ставил мне мат и тоже ободрительно похлопывал меня по плечу.
Мне показалось, что индусы придумали шахматы только для того, чтобы меня обыгрывали и ободрительно хлопали по плечу. Я шахматы сначала невзлюбил, а потом возненавидел. И стал плохо относиться к своему новому другу Савве Половцу, и даже к Алехину и Капабланке, хотя их не знал и никогда не видел.
Зато жарким пламенем во мне вспыхнула любовь к бразильским парням Пеле, Диди, Вава и Гарринча. Хотя я их тоже не знал и никогда не видел.
О них мне рассказал мой новый друг Саша Шахмаметьев, отпетый двоечник из нашего класса. Учителя не знали, что с ним делать и придумали прицепить его ко мне в целях перевоспитания.
Сашу пересадили ко мне за парту вместо Саввы Половца, а Савву нагрузили другим отпетым двоечником Юрой Скотниковым.
Кроме школьных занятий я должен был с Сашей дополнительно после уроков заниматься дома. Саша жил в Татарском дворе, был татарином.
Когда на уроках истории речь заходила о татаро-монгольском иго на Руси весь класс пялился на Сашу и грозили ему кулаками. У него была большая бедная семья. Беднее нашей. Когда Саша приходил заниматься уроками, он начинал тихо подвывать, что очень хочет жрать и не может думать от голода.
Я скармливал ему свои макароны с сахарным песком, и он, наевшись и отвалившись на диване, вместо занятий алгеброй начинал мне рассказывать про звезд бразильского футбола.
Про то, как они виртуозно владеют кожаным мячом и какие мощные у них удары. Удары у Пеле такие мощные, что красавец Жильмар, вратарь сборной Бразилии не может их взять.
Про то, что Гарринча хромает на одну ногу, но при этом обводит четверых англичан, Диди и Вава отдают точные пасы, а красавчик Пеле посылает мяч в ворота, не давая ему касаться земли.
Алгебра и геометрия тихо лежали на столе, не прерывая Сашкиных рассказов.
Наконец, мы с ним решили пойти в секцию футбола. Она располагалась во Дворце имени С.М. Кирова, по нашему в «Камне», где вечером гремели танцы и мы рубились в смертельных драках за наших паханов.
Тренер посмотрел на нас с надеждой и любовью и записал, наделив нас футбольными амплуа. Сашку поставили в нападение на левый край, как и Гарринчу. А мне Марк Иосифович Кравец многозначительно сказал:
— Будешь стоппером, Коля.
Я с тоской подумал о чем-то не очень хорошем, но Сашка меня успокоил, объяснив, что стоппер — это центральный защитник. На душе стало легче.
На большой перемене мы в школьном дворе играли в футбол в одной команде с Сашкой. И когда выигрывали, нам говорили, что так не честно, потому что мы занимаемся в секции.
Мы с Сашкой стали часто гулять вечерами по набережной Невы и мечтать, как поедем играть в далекие страны за сборную СССР против Бразилии. Мечта о красивой нездешней жизни, как вирус, заползла в наши черепные коробки.
Перевоспитать Сашку мне не удалось, он все больше становился блатным, начал курить. К тому же в футбольной секции он был далеко не лучшим на левом краю. А когда Кравец увидел его с папироской, выгнал из секции.
Как верный друг я тоже ушел из секции, но Сашка это не оценил. Мама часто говорила мне, чтобы я не водился с Сашкой, что он мутный парень и до добра не доведет. Мне было обидно за Сашку и за себя, за мой ошибочный выбор.
Сашка упивался блатной жизнью, бравировал разными блатными словечками, неряшливой одеждой, папироской и сплевывал сквозь зубы.
Мне больше нравились стиляги в узких брюках, твидовых пиджаках и с коками на голове. Они обычно толклись у Универмага на углу Среднего проспекта и 2-ой линии, они «косили» под Элвиса Пресли, про которого мы знали только по рассказам моряков и краем уха слышали рокешники в его исполнении на гибких пластах-костяшках.
Блатные стиляг не жаловали, а дружинники их ловили и стригли прямо на улице. Я боялся примкнуть к ним, но брюки заузил, да так, что еле-еле в них влезал.
Однажды на танцах в «Камне» я пригласил Тамарку Рысьеву, двоечницу из нашего класса. У нее в классе выросли самые большие груди и была очень тонкая талия.
Ее лапал какой-то грязный, в заношенных нечищеных ботинках и мятых брюках взрослый парень. Я был чистенький и наутюженный, и как мне казалось, намного лучше этого грязнули.
Так вот мне она отказала и тут же пошла с этим парнем, прижималась к нему своей грудью так, будто бы их намазали клеем. Сашка, увидев мои растопыренные глаза, шепнул по старой дружбе, чтобы я не лез к ней, потому что это Октябрь, а она его чувиха.