Пройдя бесчисленную анфиладу залов со шкафами, вазами и прочей бытовой ерундой от которой меня потянуло в сон, мы пришли в зал, где царь любовался своими картинами.
— А сейчас, дети, вы увидите великого Рубенса — торжественно произнесла учительница.
Сначала я даже не понял, где оказался. На стене висела огромная, под потолок, картина с абсолютно голой теткой. Вполоборота к ней, спиной к нам был изображен голый дядька с мускулатурой кузнеца. Видимо, это и был Рубенс.
Экскурсовод начала что-то рассказывать про аллегории, но всем нам стало ясно, что никаких аллегорий здесь нет и быть не может. Это настоящие голые люди. Очень красивые, вожделенные. Именно на таких мы ходили подглядывать через процарапанные стекла в банный двор, откуда нас нещадно гоняли банщицы. А здесь всё показывали открыто. Только пытались убедить нас, что это аллегории.
Дальше — больше. В зале великого Рембрандта голая тетка лежала прямо в разобранной постели. В голове моей бушевал ураган. Я понял всё. Я понял, что не зря случилась Великая Октябрьская Социалистическая Революция и всё это отняли у царя. Я понял, что не зря мама мучилась и выбиралась из деревни в Ленинград, чтобы дать мне хорошее образование. Я понял, что Лидия Аркадьевна очень добрая и показала мне лучший в мире музей.
Теперь я буду ходить сюда каждый день. Сразу после школы. А потом сразу после работы. И, вообще, буду здесь жить и работать. И я повадился ходить в Эрмитаж. Мама не могла нарадоваться и хвасталась соседям:
— Коля-то мой в Эрмитаж ходит по субботам. Отвадила его школа от улицы.
Лидия Аркадьевна учила нас любить свою Родину. С первых уроков картинка ржаного поля на обложке букваря стала мне близкой и понятной метафорой нежного чувства к этому месту, где я родился и живу. На уроках пения, как молитвы, мы заклинали: «Широка страна моя родная…» и «Взвейтесь кострами синие ночи, мы пионеры дети рабочих…» И вот настал этот радостный день, когда мы стали юными ленинцами, младшими братьями комсомольцев. Я учился на «хорошо» и «отлично», а поэтому в пионеры меня принимали не в школьном коридоре, как всех прочих, а в музее В.И. Ленина.
Мы даже не усомнились ни на секунду, что Мраморный дворец на берегу Невы для музея В.И. Ленина и построили. Тем более, что другой исторической справки давать и не собирались, а краткая экскурсия по дворцу, где всё дышало революцией, ни на какие мысли о царском происхождении этих монументальных залов и лестниц не наводила. Особенное доверие к Революции и ужас перед ней внушал зал, заваленный до потолка, траурными венками по случаю смерти В.И. Ленина.
Когда мне повязали красный галстук, у меня из глаз брызнули слезы радости. Теперь я стал верным ленинцем и был готов за Ленина на всё.
— Будь готов! — возопила пионервожатая с выпирающими вперёд буферами.
— Всегда готов! — пискнул я петухом в хоре юных ленинцев.
Долго ждать не пришлось. По школе объявили соревнование по сбору макулатуры и металлолома. Меня выбрали звеньевым, и я очень хотел улучшить показатели своего звена и приблизиться на несколько шагов к победе коммунизма.
Лидия Аркадьевна говорила о победе коммунизма с придыханием, устремляя свой лучистый взор на окна класса, туда, где сверкало солнце. Иногда я ставил ее в тупик своими глупыми вопросами: «Кто при коммунизме будет мести улицы, и делать другую грязную, не почётную работу?» Но она уводила разговор к насущным задачам сегодняшних дней, таким как сбор металлолома.
Заколдованный этой навязчивой идеей, я мелкими шажками прочёсывал линии и дворы Васильевского острова в поисках ржавых кроватей и водосточных труб. И вдруг однажды увидел в одном из дворов, одиноко стоящую, чугунную ванну. Почти новую. Я даже удивился, что люди выкинули такую чистенькую и новенькую чугунную ванну.
Собравшись стремительно нашим звеном, мы затолкали ванну на школьный двор. По снегу она шла хорошо. Утром ванну оприходовали и с почетом провозгласили наше звено лидером в соревновании. Мы ходили очень гордые. Но не долго.
Прошел шумок, что по школе ходит участковый милиционер с дворником и кого-то ищут. Оказалось, они искали нашу ванну. Заря коммунизма для меня на время скрылась за чёрными тучами.
Пришла весна. Лёд тронулся. Васинские пацаны после школы собирались на Стреле и, пока отцы с матерями завершали на заводах и фабриках рабочий день, перевыполняя пятилетние планы и взятые социалистические обязательства, подсаживались с шестами на проплывающие льдины.
Смелые пионеры плыли по Неве к Академии художеств. Те, кто потрусливей, вроде меня, садились на льдины, которые плыли по Невке до Тучкова моста. Там легче было выбраться на берег, не замочив штанов. Льдины там теснились в деревянных подпорках моста и вылезали торосами на песчаный берег. На Неве высокие гранитные набережные вылезать на берег мешали, и можно было уплыть в открытое море, помахав на прощание рукой египетским сфинксам, Румянцевскому саду и восхищённым сверстникам.
Самый радостный первый весенний праздник советского народа — Международный Женский День. Масленицу и пост в советском обществе не упоминали и тихо замещали их в умах русских людей новоиспечёнными «крендельками».
Воскресение давно приобрело смысл обычного выходного дня, когда можно было подольше поваляться в постели, сходить в кино и «залить за воротник» до линии налива.
Мы мастерили на уроках труда скворечники ко Дню птиц, которым заменили Благовещение, делали подарки своим мамам и бабушкам, когда узнали, что Лидия Аркадьевна заболела. Решение ее навестить созрело в головах членов нашего звена мгновенно.
Сначала я решил подарить моей учительнице подарок, предназначавшийся маме. Два месяца по вечерам я вышивал болгарским крестиком жёлтого цыплёнка. Но оставить маму с пустыми руками в такой праздник показалось мне жестоким и не справедливым. Тогда кто то из ребят предложил собрать мелочь из своих копилок и купить фруктовый тортик за восемь рублей восемьдесят копеек. Все согласились и подтвердили свои намерения у прилавка в кондитерской на седьмой линии.
Уже поднимаясь по лестнице дома любимой учительницы, мы начали спорить, кому первому торжественно внести торт. Каждый понимал: у кого торт, того и любить будут больше.
Вырывая торт друг и друга, мы его уронили, и он раскололся, рассыпался по ступенькам на несколько частей. Испуг и оцепенение у находчивых пионеров быстро прошли. Мы решили его склеить слюнями и аккуратно упрятать назад в коробку. Подарим, уйдем, а Лидия Аркадьевна так жадно в него вгрызётся, что ничего и не заметит, решили мы.
Лидия Аркадьевна очень нам обрадовалась и велела мужу накрыть на стол.
— Садитесь, ребятки мои, будем все вместе пить чай с тортом — сказала она.
В воздухе повисла мертвая тишина. Мы переглянулись. А потом, с аппетитом съев торт и запив его чаем, мы все вместе пели нашу любимую песню: «Взвейтесь кострами синие ночи, мы пионеры — дети рабочих, близится эра светлых годов, клич пионера: «Всегда будь готов!»
Мама
После смерти Сталина в мозгах людей что-то сместилось. С ним легче переживались послевоенные тяготы и оставалась вера в то, что еще чуть-чуть и станет совсем хорошо. Раз уж мы с ним Гитлера одолели, то разруху…
Никита Хрущев конкуренции со Сталиным в сердцах народа не выдерживал. Народ роптал. Не остывшее после войны, достоинство человека раскрывало многие рты для резких слов в адрес, пришедшего в 1954 году, правительства. Возмущение народа вырвалось наружу после речи Хруща о культе личности Сталина и его зверствах. Те, кто сидел в лагерях, были рады, но те, у пивных ларьков, встававших в атаки из окопов с криками «За Родину! За Сталина» принять это не могли и сильно роптали. Правда, не все. Нашлось много и молчунов, а ещё больше — доносчиков.
Мой отец сдержанностью не отличался и, проехав на танке до Берлина считал, что заслуживает лучшей доли. Об этом и ляпнул где-то, то ли на работе, то ли у пивной.
Скрутили его быстро. Пришили дельце о воровстве досок, да еще групповое. Начальника и сослуживцев, которые встали на его защиту вписали в одну преступную группу, а по групповому давали больше.
Как-то утром в наш подвал пришли с обыском, искали деньги, но кроме мышей да клопов ничего не нашли, но отца забрали. Так он оказался в Крестах, а я услышал презрительное прозвище — тюремщик и бойкот дворовых товарищей.