По моим подсчетам, семья переехала в сам город на Донскую улицу уже в начале 20 века. Для них всех, и для меня в том числе, квартира на Донской – это родовое гнездо. Вышедшие замуж и женившиеся, сестры и братья, уезжали из родного дома. Все – кроме Бориса – он прожил на Донской со своей семьей до конца.
Квартира Либерманов помещалась на втором этаже, выходившем фасадом во двор дома. Из одной комнаты, в которой до отъезда в Москву жила Сусанна со своей семьей, можно было выйти на балкон, откуда открывался вид на Дон. А из окна очень симпатичной мансарды, лестница на которую шла из кухни, виделся не только Дон, но и левое очень низкое прибрежье вплоть до станции Батайск. Именно через это окно, как рассказывала моя мама, солдаты Белой армии, остановившиеся в их квартире, увидели наступавшие со стороны Батайска колоны красноармейцев и, оставив в печи недопеченный хлеб, стремглав удрали.
Примерно в это же время погиб Давид, младший из братьев. Фотографии Давида почему-то не оказалось ни в одном из семейных архивов, но все родные утверждали, что из всех братьев он был самым красивым и самым рослым. Он был мобилизован в Белую армию, но служить не захотел, дезертировал и однажды явился на Донскую. Родные, естественно, всполошились: как ты мог, это так опасно, тебя могут увидеть. Но сделать они ничего уже не смогли или просто понадеялись на то, что все кончится благополучно. Но окончилось все плохо. Донесла в полицию владелица дома, и Давида забрали. Сарра, моя мама, вместе с Марией (ее в семье звали Маней) вышли на балкон и оттуда громогласно прокричали хозяйке, что ей это так просто не пройдет, вот пусть придут наши красные… На следующий день взяли и Сарру, и Маню. Но в полиции их долго не продержали. Они там заявили, что владеют фабрикой, то есть являются буржуями, а поэтому какие они красные? Семья срочно собрала деньги и отправила Сарру выручать брата. Вроде все вначале шло удачно, удалось договориться, но произошла какая-то нестыковка, и Давида расстреляли.
Бабушка, Юлия Ефимовна, как я помню, всегда жила в проходной маленькой комнатке между гостиной и комнатой с балконом. Ее повседневные заботы – заботы домашней хозяйки. Дед Соломон имел собственное дело, связанное с сельским хозяйством. Что это было за дело, я точно не знаю, но когда он умер (а умер он совсем молодым – в сорок лет, и младшая дочь, Сусанна, родилась уже после его смерти), многочисленная семья в какой-то мере обеспечивала свое существование сдачей в аренду некоторых сельскохозяйственных орудий. Моя мама, в частности, упоминала веялки, культиваторы и еще что-то в этом духе.
Выросшие старшие дети активно помогали бабушке покупать продукты, готовить еду и воспитывать младших. Хотя мне кажется, что такого понятия, как воспитание, в их семье не существовало. Как большинство евреек того поколения, бабушка говорила по-русски плохо, но, как ни странно, еврейский язык не был языком общения в этой семье – все дети говорили по-русски. Все дети называли свою маму “мамашей” и обращались к ней на “вы”.
Бабушка пережила своего мужа примерно на 45 лет. Когда началась война, то ни наша семья, ни семья ее дочери Марии, которые эвакуировались вместе с госпиталями, “не смогли” взять с собой бабушку. Ее взял старший сын Лева, бежавший из Ростова с каким-то железнодорожным управлением, в котором работали его дочь, Сарра, и ее муж, Алексей. После освобождения Ростова Лева и его семья вернулись в город раньше других родственников. Бабушку, по настоянию жены Левы, Анюты, они с собой не поселили, а поместили ее в квартире Марии, где она и умерла. Говорят, от голода. Так это или не так, сказать я не могу. Но моя мама этого своему брату не простила и не пошла к нему даже тогда, когда он лежал на смертном одре. Мария и, кажется, Раиса такого позволить себе не смогли.
Лева пошел по стопам своего отца. Еще задолго до революции он стал хорошим специалистом по экспертизе зерна. Моя мама рассказывала, что ему достаточно было взять зерно в кулак, чтобы определить все его параметры качества, а значит, и его цену. Этим он умело пользовался, зарабатывал хорошие деньги. Любил хорошо и весело жить, как говорила моя мама, разъезжал в “карете ландо”. Но женившись, стал примерным семьянином. После революции работал на комбинате по производству подсолнечного масла и всегда угощал нас, ребят, очищенными семечками. Жили они на главной улице Ростова – Садовой, за Таганрогским проспектом, и постоянно держали собак породы доберман-пинчер, что в моих глазах возвышало их над остальными родственниками. После войны мне удалось повидаться с ним только один раз. Как сейчас вижу его типично либермановское лицо со светлыми глазами и большим носом – он очень походил на главного героя фильма “Этот безумный, безумный, безумный мир” – и удивительно крепкое рукопожатие. А было ему уже далеко за семьдесят. После смерти Левы контакты с его семьей практически прекратились. Только один раз в пятидесятые годы я встретился со своей двоюродной сестрой, дочерью Левы.