Он соблазнительно поиграл бровями (зная, конечно, что Ребекка считает это глупым и не упустив возможности её позлить). Ребекка сделала большой глоток вина, поставила бокал на стол, по правую руку от себя и медленно, степенно кивнула.
— Пора объединяться, мой самый лучший враг.
Самый лучший враг довольно усмехнулся. Кому бы как ни ему знать, что, когда они с мерзкой сучкой Ребеккой Майклсон объединяются, другие мгновенно попадают в ад.
Заживо.
========== 133. Зельда Спеллман и отец Блэквуд ==========
Она — предательница. Следы кнута на её коже — не свидетельство боли, а напоминание ему, что рядом — предательница. Не только его, темнейшей, личности. Но и идеалов святой Церкви, самой тёмной из всех.
Она — негодяйка, тёмная лошадка, непредсказуемая и избалованная женщина, из которой — теперь это вдруг стало так ясно, так понятно! — никогда не получится покорной дочери Церкви. Она лишь надевала эту маску, блестяще исполняла эту роль. Так, что он сам поверил.
Он верил ей долгие годы. Не сомневался в ней никогда. Ему казалось, что она верная, точно пёс, и, даже если отпустить поводок, пёс будет стоять рядом и вонзится зубами в глотку каждому, кто обидит. Ему казалось, что она — твёрдая, как скала. Гранит. Та, что первой бросится на амбразуры, защищая Церковь, Хозяина и их идеалы. Что только ей, единственной, можно верить. Она была его союзником, его единственным настоящим соратником, первой, к кому он бы бежал за помощью, первой, у кого он бы просил защиты, когда почувствовал, что не сможет справиться один.
Но всё это, как оказалось, было иллюзией. Мыльным пузырём, который лопнул, не успев даже показать, как прекрасно переливается на свету.
Она не была даже дьяволицей. Дьявол честнее её.
Она — предательница. Следы кнута на её коже — не свидетельство боли, а напоминание ему, что рядом — предательница. Не только его, темнейшей, личности. Но и идеалов святой Церкви, самой тёмной из всех.
Зельда Спелман — предательница, но он любит её. Он хочет её. Он желает её. Он сходит по ней с ума. И даже воровство дочери, сокрытие факта того, что она жива — для него не аргумент.
Если в дело вступает страсть, другие аргументы не работают. Никогда.
Потому теперь, когда он подходит, чтобы снова ударит её за воровство, предательство и непослушание, когда берет её лицо в ладони и сильно сдавливает челюсть, всегда спрашивает, прежде чем вновь хлёсткая плеть опять пройдётся по нежной коже:
— Понимала ли ты, Зельда Спеллман, что делала, когда врала о смерти моей дочери и воровала её?
И получает ответ — всегда один и тот же:
— Да.
Она, предательница, ни о чём не жалеет.
Ему от этого так больно, что хочется выть.
========== 134. Зельда Спеллман и отец Блэквуд ==========
«Нет, я не хочу его и вовсе не смотрю на него как на мужчину» — убеждает себя Зельда, стараясь на собраниях Церкви отводить глаза, делать вид, что её очень интересует дверь.
«Нет, в мыслях я не захожу дальше верного служения Фаустусу, как главе Церкви. Ну, разве что лёгкий поцелуй станет моим последним оплотом. Последней преградой, перед которой я все баррикады сдам. Один только поцелуй, я конечно же (не) прошу о большем».
Она повторяет это как мантру. Вторит. Просыпается с этими словами на устах, засыпает с этими мыслями. Скрывает их от всех и боится, что кто-нибудь заметит, как дрожат её руки, когда она слушает его проповедь, сжав колени. И как прерывается дыхание, стоит услышать его голос.
Она знает, что бессмысленно убеждать себя, что ничего к нему не чувствует. Знает, что страдать от романтического безумия могла бы девочка, возраста Сабрины, а не она — взрослая ведьма, выбравшая потрясающе прекрасное тело статной женщины.
Она знает, что неправильно думать, что можно даже попытаться отбить мужа у той, кто столько сделала для Церкви Ночи, и что все мысли о том, что это лишь видимость, будто миссис Блэквуд делает что-то важное, нужное, правильное — бред. И что не может она, чужая женщина, ревновать его к его собственной жене, хоть и ревнует, как дикая кошка.
Она понимает, что не имеет право любить того, кто годы отдал на служение Сатане, их Хозяину, что это — странные замашки, невероятная наглость, которой, даже у неё, Зельды Спеллман, есть предел. Что существует красная линия, за которую нельзя переступать. Что это почти как хотеть ребенка от Сатаны — от рогатого, не человека, не ведьмака, а от настоящего воплощения зла. Что даже при внешней иллюзии, что правило в Их Церкви только одно — искренне верить во всемогущество Сатаны, подчиняться великому Хозяину, и не ставить его власть под сомнение — есть ещё масса мелких правил, которые тоже нужно соблюдать. Которым тоже необходимо подчиняться.
И знает, что их все, без исключения, до единого — нарушила. Потому что испытывает невозможное, неправильное чувство. Потому что влюбилась.
Зельда Спеллман любит Фаустуса Блэквуда, главу Церкви ночи, главного слугу великого Сатаны. И — как бы она не останавливала себя — это только вопрос времени, когда же они окажутся вместе, в одной постели…
========== 135. Мисси и Адам (“Леденящие душу приключения Сабрины”) ==========
Мисси ни разу не жалела, что заточила своё сознание повелительницы времени в часы. Оно пробивалось к ней в реальности короткими яркими вспышками, приходило во сне, навязчивой мыслью грызло мозг. Потому Мэри Уордуэлл (как её теперь звали) всегда понимала в глубине души, кто она, и какую тайну скрывает. И всё же — она ни разу не жалела о том, что заточила сознание повелительницы времени в часы. Так было легче, хотя жизнь обычной смертной была более банальна и скучна и, конечно, приключения таймледи ей теперь могли только сниться.
А потом она всё-таки сдалась. Открыла маленькие часики и воспоминания гигабайтами стали загружаться обратно, в подкорку мозга, в царство сознания. И всё стало больно рвать память на части: Доктор, его слова, каждое из которых (как всегда) оказалось ложью, его действия по превращению её из бушующей гениальной в своем зле повелительнице времени в покорную собачку на привязи, гавкающую лишь когда он, строгий хозяин, позволит, и обещания, ни одно из которых не сбылось. Мисси плакала с тех пор больше, чем за все свои долгие изнурительные жизни, плакала в своём кабинете, где даже табличка «Директор Мэри Уордуэлл» поблекла от слёз, в своём доме, где раздражало карканье ворона, в своей постели, холодной и одинокой, как никогда раньше, в душе, когда шла туда по утрам, да так, что могла бы не открывать воду — слёз бы вполне хватило помыться. Мисси плакала, плакала, плакала, даже когда и на это уже не осталось сил.
А потом стало ещё больнее — когда появился Адам. Это был простой смертный, обычный человечишко с одним только сердцем. И Мисси ничего не ждала от него, но впустила в свою жизнь, потому что, как и все его собратья, он мог бы стать забавной собачкой, такой нужной ей теперь, когда оба сердца почти перестали биться от боли.
Она ничего не ждала от Адама, а всё потому, что он был простым смертным с одним лишь сердцем, и чем же обычные людишки могли удивить её, командующую временем, бывшую его ребёнком?
Зря. Адам не просто удивил её, он её поразил. Он пронзил оба её сердца, правда, не стрелой Купидона (хотя, может быть, ею, просто она в Купидона не верила), он заставил её в восторге с предвкушением ждать каждой новой секунды рядом, он научил её снова радоваться жизни, он снова научил её дышать.
Смертные людишки глупы, жестоки, жадны и не знают милосердия. Такова была правда, абсолютная истина, к которой она привыкла и в которой была уверена так же, как в том, что она повелевает временем. Но этот, Адам, работал в организации «Врачи без границ» и возможности человеческих технологий под названием «Интернет», подсказали Мисси, что там работают лучшие из людей, то есть, лучшие из худших (ведь люди, по определению, были плохи).
Она знала, что люди никогда и ничего не делают просто так, им попросту не знакомо это правило и чувство. В ответ на любое действие эти несчастные создания ждут блага — от друга, любовника, коллеги, от целой Вселенной. Но, как она только не проверяла Адама — и горькую правду о браке говорила, и вечным «Я подумаю!» мучила, и делами объясняла свою загруженность, и холодность проявляла, и колкость, а он всё терпел. Сносил спокойно, с достоинством. Она привыкла ломать людей, как прутики, так, быстро, почти мгновенно, сломалась глупышка Люси, бывшая жена (у них с Доктором, видимо, была одинаковая слабость к смазливым блондинкам), но не Адам. Он был твёрд как гранит, но нежен с нею, словно шелк. Он целовал ей ноги, заканчивая так сеансы массажа, когда она, уставшая после адского рабочего дня в школе, сидела на диване в своём небольшом доме. Он гладил её по спине, как ребёнка, которого нужно утешить, и, Рассилон побери, это прекрасно у него получалось — Мисси почти засыпала, будто утешенная сладкой колыбельной. Он выслушивал всё, что она говорила, и пришлось закусывать губу почти до крови, чтобы не признаться, как болит за столько веков существования раненная, чёрная душа. Он говорит ей то, о чём она молить была готова Доктора, чтобы сказал: «Я думаю, Мэри, ты потрясающе красивая». «Ты слишком много работаешь, а должна позаботиться о себе». «Я не переживу, если с тобой что-то случится, пожалуйста, не принимай всё так близко к сердцу, эта школа не стоит таких усилий с твоей стороны», «Ты боишься брака? Тогда ну его к чёрту! Главное, что ты рядом, мы вместе, и можем наслаждаться жизнью!», «Поехали со мною в Тибет, Мэри, я хочу показать тебе мир! Как это — «зачем»? Потому что ты этого заслуживаешь! Ты заслуживаешь всего самого-самого, разве ты не знаешь?», «Послушай, Мэри, я никуда не поеду без тебя. Ничего страшного, что ты не хочешь ехать. Найду другую вакансию, когда ты будешь готова. Мир большой и полон чудес. Как бы я хотел показать тебе их все!»