Она упорно пыталась его сломать. Потому что не верила, что такое возможно. Потому что этого, в принципе, не могло быть. За столько веков путешествий по миру и пространству ни одно смертное существо, встречавшееся ей, не было так покорно, так милосердно, и не умело так искренне, открыто любить. Пока она не встретила Адама.
Он появился — и слёз стало ещё больше. На каждое «Я люблю тебя, Мисси!» в сердцах больно отзывалось: «Почему я должен тебе верить?», на каждое: «Я не знаю, что бы я делал без тебя, Мэри» в памяти горит — «Ты должна была сидеть в Хранилище, я не разрешал тебе выходить». Боль разъедала её постепенно, как разъедает регенерация клетку за клеткой, рушит тело, как злость и ненависть разрушает душу.
Мисси плакала, заперевшись в ванной, слушая мерный храп Адама, доносящийся из спальни (пожалуй, единственный весомый недостаток этого смертного), плакала и проклинала себя за долгие века страданий во имя Доктора, который их не заслуживал. За то, что плачет, и за то, что ей не стыдно, что она больше не испытывает по Доктору ни жажды, ни тоски, и любви, кажется, тоже. Больше нет.
Но сегодня, гуляя по лесу, когда Адамова рука держала её за руку, такая мягкая, нежная, и такая твёрдая, показывающая, что всегда подхватит, стоит Мисси-Мэри оступиться, не даст упасть, сорваться над бездной, Мисси вдруг поняла: больше не будет слёз. С неё довольно. Хватит.
И она открыла часы, на сей раз, чтобы снова заточить в них воспоминания, в которых не было ни счастья, ни радости — только боль. И когда последнее из них достигло цели, Мисси-Мэри захлопнула крышку. А часы бросает в бездну над мостом, с улыбкой говоря Адаму, что они хранят слишком много горьких воспоминаний.
И они стоят — два маленьких человека посреди огромной Вселенной, цветущей и прекрасной. Горькие воспоминания покинули её. Она прижимается крепче к Адаму, утопая в его объятьях.
Она счастлива. Теперь — навсегда.
========== 136. Сабрина Слеллман и Мадам Сатана ==========
Сабрине Спеллман больно, и слёзы горячей лавиной катятся по щекам. У Сабрины даже тело болит, хотя очаг боли — внутри, в душе.
Сабрина не ест несколько дней к ряду и почти не пьет. Она лишь лежит в холодной от собственного тела, почти безжизненного тела, постели и молча смотрит в одну точку, кусая губы, целыми днями.
Тётушки волнуются, плачут, страдают, но не могут найти выход из этого туннеля, чёрного и беспросветного, в который упала Сабрина. Тётя Хильда кричит раненной горлицей, и даже тётя Зельда тоже уже потеряла над собою контроль. Но Сабрине не помогают ни магия, ни крепкие напитки, ни фирменные сладости от тётушки Хильды, ни мягкая музыка фортепиано, что они включили, потому что тётя Зи где-то слышала, что музыка действует на людей как анти-стресс, ни тёплая погода на улице.
Сабрина хочет умереть, но все заклинания, Смерть зовущие, позабыла. Сабрина пыталась резать вены, но лезвие оказалось тупым, ослабленным с помощью хитрой магии тёти Хильды, а зеркало никак не хотело разбиваться, заговоренное магией тётушки Зельды.
Сабрина плачет и кричит, кричит и плачет, молча вопит, внутри, про себя, глядя на вздутые, напряжённые вены, почти завидует слепоте Роз, и проклинает свою память, которая ей то и дело восхитительные мелочи подсовывает. Вот оно — нежное прикосновение длинных пальцев, роскошный поток тёмных волос, холодная сталь ледяных глаз и жёсткая линия развратно-красного рта. Она помнит всё до мелочей и, глядя в зеркало на себя (с отвращением), снова и снова видит это лицо. Лицо своей предательницы. Лицо своей возлюбленной.
Золушка плачет, но не потому, что вынуждена была сбежать от Прекрасного принца, а карета оказалась тыквой. Золушка плачет потому, что Крёстная Фея оказалась обычной дешевкой.
Воспалённый, заболевший страданиями, мозг должен выбросить все события прошедшего года наружу, вычеркнуть их и от них отказаться, но нет. Снова и снова он возвращает её в Лихолесье страданий, на чёрный путь, скользкую дорожку, по которой она, наивная, глупая дурочка, шла, пока та, при виде которой дыхание перехватывало в секунду, дёргала её за ниточки, рвала её маленькое сердце на куски.
Сабрина хочет забыть, всё оставить, но не может смириться с болью, и тонкой нитью солёных слёз провожает своё рухнувшее в пропасть, в тёмную бездну, детство. Она отрастила ногти, наконец, перестала их грызть, но зря тётушки обрадовались. Ногти нужны ей для того, чтобы разрывать своё порабощённое тело на куски. Каждую ночь, стоя у окна под бледной луною, Сабрина царапает кожу около сердца, до красноты, раздирает так сильно, как может, надеясь, что однажды получится вынуть сердце и выбросить его на свалку, где ему, сгнившему, почти замершему, самое место. Ей бы посмотреть, какие заклинания нужны для этого, вот только тётушки спрятали все книги, и никуда её одну не пускают. Приходится действовать дряхлыми методами и ждать, ждать, ждать. Какое счастье, что она лишь наполовину смертная и никогда не постареет. Времени у неё в запасе много. Время — это то, что преподнесла ей мисс Уордуэл, показав, что оно всегда играет по твоим правилам, если их грамотно установить.
Сабрина, как книжная Алиса, залила слезами всю комнату и скоро утопит в них целый мир. Засыпая, она всякий раз клянётся, что это — последний день её страданий, и что завтра обязательно будет легче, но по утрам снова стонет в кулак и кричит в подушку. Потому что сил на исцеление у неё нет.
Матерь Демонов сделала своё грязное дело — она ушла, предав Сабрину, растоптав её влюблённое сердце, и превратила её, несчастную, в демона тоски и печали. Ещё немного — и Сабрина превратиться в волчицу, каждую ночь будет выть на луну.
Такова цена, когда любишь Дьявола. Но, если бы даже Сабрина знала правду, она бы всё равно влюбилась, страстно, жгуче и без оглядки.
Потому что Мадам Сатана не оставляет другого выбора.
========== 137. Зельда Спеллман и отец Блэквуд ==========
\ ау, в котором Зельда манипулирует Фаустом с помощью шкатулки \
Фаустус смотрит на жену, не в силах сдержать восторженного вздоха, а иногда и вовсе дышать забывая. У него подкашиваются ноги и дрожат колени всякий раз, как он видит нежную улыбку Зельды и чует пряный запах её огненно-рыжих волос.