Ну вот, безумие окончательное и бесповоротное. Оказывается, он не сам решил свалить в ад. Приехали.
— А ты вообще кто такой, чёрт тебя дери?
— Я — демон Кроули. И мне вовсе не нужно, чтобы меня драл чёрт. В жизни есть много других развлечений, поинтереснее.
Он приспустил очки на нос и подмигнул.
— Ай, ладно, — быстро потеряв интерес, проворчал Блэк, — вали уже. Или принеси верёвку, а можно и лезвие. Ну хотя бы таблетки. Иначе я надышусь запахом книг, отравлюсь, да так и помру. Всё равно жизнь херня.
Назвавшийся Кроули как-то странно пристально поглядел на него. Бернард мог бы поклясться, что тот под очками прищурился.
— Это у тебя жизнь дерьмо? — возмущённо воскликнул он, в конце концов.
— Ну, а что? — апатично пожал плечами Блэк. — Вокруг люди, они достали. Книги надо заказывать. Скоро и джина качественного не найдешь, одна фигня кругом. Что это за жизнь?
— Слушай, — у Кроули зубы скрипнули и он как-то особенно зло засопел: Бернарду показалось, что сейчас он его в стену впечатает, — да что ты знаешь о плохой жизни? Ты знаешь как это — когда твой парень тебе со времён сотворения мира сперва улыбается, а потом говорит либо: «По-любому, я с тобой не буду», либо «По-любому, я не буду с тобой»? Или что когда ты пытаешься ему признаться в чувствах, он сначала выпрашивает блинчиков, ты ведёшь вас двоих в ресторан, и там он просто…”Сейчас я буду кушать, сейчас меня покормят!»? Или, когда ты был резок, спешишь просить прощения, а он уже умчался прочь на ночной электричке? И главное, не целует, не любит, ночами не обнимает (озябнуть можно), к сердцу не прижимает. Один я мучаюсь от боли, блин, со своей любовью со дня сотворения мира!
Блэк растерянно проморгался. Люди были предсказуемы так, что ему хотелось то ли блевать, то ли зевать, а временами вообще впасть в кому. У них было два интереса: пожрать, и потрахаться. Ну, ещё бухло, но его можно было смело отнести к категории еды. Какой же дурак откажет в ласках, когда халява сама в руки бежит? И ладно бы просящий ласк был таким же неряшливым недотёпой как Мэнни, но этот! Весь в чёрном, с ногами, которые составляли большую половину его тела, с явным шотландским акцентом! Если бы секс был человеком, у него было бы лицо вот этого вот Кроули.
— Ого — наконец, огорошено сказал Блэк. — Это что ж за чувак такой?
— Он не чувак, — мгновенно откликнулся Кроули, — он ангел. Мой ангел. И он такой ой-ой, что хочется плакать. От умиления.
Кроули романтично вздохнул.
— И глаза у него просто два бриллианта в три карата. И локоны его…
— Знаешь что? — перебил его Блэк, который, скорее, сбежал бы домой, в Ирландию, чем слушал любовные истории. — Давай я тебя бухлом искушу.
— Искушать — это моя работа.
— Ну, значит, у тебя сегодня выходной, подумаешь. У меня тут бутылка отличного коньяка есть, погоди.
И он ушел за своим сокровищем, наконец-то позволив себе закурить.
Придётся, похоже, всё-таки выслушивать страдания влюбленного демона. Видимо, весь день.
М-да. Ничего не скажешь, отличная у него жизнь. Всегда, блин, о такой мечтал. Дайте таких две. Оптом. По скидке.
========== 179. София Фальконе и Айви Белфри ==========
[В этом городе никто не живёт. В этом городе все выживают].
София красит губы красной помадой, ослепительно-яркой, а всё равно в зеркало смотрит с недовольством. Нет, не то. Не выглядит она шикарно, а выглядит, точно побитая кошка.
София волосы в новую причёску собирает, и тяжёлый вздох прячет у края глотки. Она должна работать. Она больше ничего не смеет делать иного. Она не должна ни о чём другом думать.
Но думает только об Айви Белфри. В каждом отражении видит её глаза, взгляд с поволокой и улыбку. В каждом лице ищет её лицо.
[Отпусти меня, Айви Белфри. Умоляю! Пожалуйста…].
София дорогие туфли обувает, вертится на каблуках, чтобы было устойчиво. Она к этим шпилькам не очень привыкла, хоть приходится из себя королеву гламура корчить. Проклятый город, в котором ни у кого нет лица, одни только маски.
Она в руки зонтик берёт и неохотно из дому выходит. Дождь капает на асфальт густыми пятнами, мелкий, противный, омерзительный. Она бы посмела надеяться, что дождь её душу очистит, да только душа в таком дерьме, что не очистится никогда.
Ты живёшь в Готэме, детка, напоминает София себе. Оставь надежду, всяк сюда входящий. И детскую наивность тоже оставь.
София по мокрому асфальту шагает спешно, почти бегом. Летит вперёд не оглядываясь. Боится быть пойманной в толпе. Боится быть остановленной.
[Дура ты, София Фальконе. Бояться нужно бежать к, а не от].
Она Айви сидящей за столиком кафе видит, как всегда, тянущей мартини через трубочку, нетерпеливо, медленно всех вокруг разглядывающей. Она бы Айви за километр узнала бы, в любой толпе, рядом с любыми людьми, плевать, что зрение какого-то чёрта в последнее время упало. Люди — безликие. Айви — одна такая. Личность. Персона.
София к столику подходит неспешно, руку на холодное покрытие кладёт, медленно садится, стул поближе придвигает.
[Соберись, София. Нужно смотреть в будущее. И видеть цель.].
Да только видит София лишь Айви Белфри и смотрит на её чертовски прекрасные губы, шальной улыбкой манящие, и нежно шепчущие:
— Привет.
И понимает София, что пропала безнадёжно, в мрачную бездну свалилась навечно, в вихре барахтается, тайфуном по имени Айви наслаждается. А все разговоры об общем деле, и что мужчин они уделают однажды, и что влияние в свои нежные дамские пальчики получат — самообман.
Пропала София Фальконе в любви, больше ей не выбраться.
[В этом городе никто не живёт. В этом городе выживает не каждый].
========== 180. Алиса и Чеширский Кот (Alice: Madness Returns) ==========
Безумие никуда не исчезло. Оно никогда не отступает полностью.
Оно льётся по венам, бьется внутри сердца тяжелыми ударами, стучит по голове, разъедает мозг. Оно почти что ослепило её, сделало пустой и жестокой.
Девочке Алисе страшно. Она боится, что умрёт завтра. Что откроет глаза — а перед ними темнота. Чёрная ночь, вечная и беспросветная.
Она дышит через раз и лишь по принуждению, когда каждая клетка в груди умоляет от этом. Втягивает воздух, пышет жаром, вскидывает голову, чтобы не плакать.
Ей кажется, что этот воздух отравлен, и, затянись она им чуть сильнее, как крепкими сигаретами, лёгкие рассыпятся как паззлы, разлетятся на куски. А на месте аорты появится густая рваная рана. Ей кажется, что если она будет дышать нормально, как все, глотка развалится по частям и заразит её саркомой.
Девочка Алиса напугана. Ей кажется, что сейчас начнётся война — мерзкая, гадкая. Которая высасывает всю кровь, до последней капли, и ничего не оставляет живым. Она думает, что война, новая, безумная, той, которую не клялись не повторять раньше, уже в пути. Стоит на пороге, курит жестокость и запивает насилием.
Девочке Алисе боязно. Она считает, что мир, такой, каким она знала его раньше, умер. Что сейчас летят и падают на толпу последние его куски — как во взорванном здании. Как обломки самолёта.
Девочка Алиса придумала, что все они живут во времена мировой войны, третьей по счёту, и финальной, увы — эта война их всех уничтожит.
Девочке Алисе жутко интересно, что будет сейчас, в следующую минуту, через час, пять, десять, этой ночью, завтра и через год. Она комкает в руках ностальгию по прежнему миру, предвкушает человеческую боль, которая уже рвёт барабанные перепонки людям особо чувствительным, проводит языком по губам, на которых ощущает вкус крови, и хочет убивать.
Девочка Алиса затаилась и ждёт, когда сможет, наконец, выйти на свою кровавую жатву.
Безумие никогда не отступает полностью. Оно дышит жарко за её спиной и корчится улыбкой Чеширского кота.
[Каждый твой вздох,
Каждое твое движение,
Каждое твое нарушенное обещание,
Каждый твой шаг,
Я буду следить за тобой].