Теперь они жили вместе и собирались пожениться сразу после того, как она окончит институт. Хромой говорил:
— Высоконравственная девушка должна обладать двумя добродетелями.
— Какими ещё добродетелями?
— Одна — развитие, вторая — открытость.
Пока она обдумывала его слова, он пояснил:
— Что до твоей персоны, то я буду тебя и развивать, и раскрывать. А открыта ты будешь только для меня.
Она почувствовала себя слегка уязвлённой, но всё же ответила ему лёгким поцелуем. Больше двух лет этот волосатый парень «раскрывал» её, не сбавляя обороты. Однажды глубокой ночью, подвыпивши, он со слезами, странно всхлипывая, сказал:
— Я готов всю жизнь потратить, раскапывая твою сокровищницу и отыскивая твой секрет.
— А когда выкопаешь всё и во мне останется пустота, что будешь делать? — проговорила она, выпятив влажные губы.
Он подскочил:
— Да разве такое возможно? Ни в коем случае! По моей предварительной оценке, у тебя такие богатые залежи, что для их полной разработки понадобилось бы с десяток мужчин, и то им пришлось бы трудиться всю жизнь, не отвлекаясь даже на еду… — Тут он сам понял, что сравнение прозвучало грубовато, и добавил: — То есть с этой задачей одному человеку не справиться.
— Тогда тебе не позавидуешь. — Она в конце концов научилась относиться к его словам с юмором.
Он рассмеялся:
— О, я охотно возьму на себя эту тяжёлую миссию, другими словами, ответственность за это беру на себя!
Такой феноменальной энергии, пламенного и всегда внезапного энтузиазма, как у него, она больше ни у кого не встречала. Она понимала, что сама зависит от такой «разработки», потому что она же и является её заказчиком и выгодоприобретателем. Часто, пока он безмятежно храпел, она приподнималась и рассматривала его, не пропуская ни миллиметра кожи. Во время таких ревизий она обнаружила, что грудь у него довольно развита, руки большие и мощные, как у питекантропа, пупок глубоко вогнут, а пространство ниже покрывает густой жёсткий волос. Во сне на его лице проступало выражение скромности и кротости, сквозь слегка приоткрытые губы виднелись ровные белые зубы. Ей представлялось, что объект её страсти никогда не одряхлеет и никогда не свернёт с намеченного пути, и ещё ей казалось, что по ночам от него исходит странный запах, как от домашнего поросёнка. Она когда-то видела такого поросёнка у одной из своих подруг, от его пятачка пахло чем-то приторным, но если принюхаться, то запах становился противным. Она крепко обняла своего милого, но он продолжал спать, пробормотав что-то сквозь сон.
За год до окончания института о ней поползли слухи. Знаете ли вы? Скорее пойдите гляньте, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать! Слухи описывали её как молчаливую и невероятно притягательную девушку. Но особенно сбивало всех с толку то, что она была настолько добродетельна, что, сколько ни строй ей глазки, она не удостоит тебя даже взглядом. Однако далее слухи всё больше нагнетались: её считали поистине опасной особой! То была эпоха колоссальных перемен в общественных нравах; подобные сплетни множились и в итоге привели к куче проблем. Теперь не только молодые люди, но и старики теряли самообладание. Волнение захлестнуло даже солидных, известных учёных, и они спешили увидеть её — не для того, чтобы что-то предпринять, а просто чтобы расширить кругозор и убедиться, что уличные пересуды не врут.
В последний год учёбы ей постоянно докучали. Это ей льстило и в то же время приводило в смятение. Она как-то сказала Хромому:
— Меня, что называется, придавили тяготы и лишения.
Парень рассмеялся:
— Это всё из-за либидо, ничего удивительного. Им никогда в жизни не одолеть неприступной вершины.
В этот период наиболее плодотворным занятием для неё стало чтение. Как и Хромой, она много времени проводила в плену книжных переплётов. В них таился целый мир грёз. Листая страницу за страницей, спускаясь с одной строки на другую, она погружалась в самую глубину, где её ждали шумная разноголосица и повергающие в трепет тайны. Иногда она отождествляла себя и своего хромоножку с героями книг, и разница была лишь в том, что они оба по-прежнему оставались снаружи. Иногда она воображала, как однажды войдёт в книгу. Резвясь среди книжных стеллажей, они с Хромым часто изображали книжных героев. Её очень забавляло говорить на разные голоса, она чувствовала себя на голову выше других. Оставаясь одна, она доставала и рассматривала полученные за несколько лет особые подарки, хранившиеся в деревянной шкатулке: смоченные слезами любовные письма, фотографии, прядь волос… Были среди них и совершенно удивительные безделушки: ракушка размером с пуговицу, перо, дохлый воробей, скальпель. К людям, которые дарили ей эти подарки, она испытывала жалость, смешанную с удивлением и недоумением. Этот хаотичный набор безделушек и мелочей мог повергнуть в смущение и даже возмущение, но она продолжала их хранить. Она воображала, до чего было бы докучливо и страшно, если бы эти люди, далёкие или близкие, но скрытые во мраке, вдруг объявились, вышли бы с ней на связь. Ей так хотелось отдать все свои запасы любимому хромоножке, но поколебавшись немного, она махнула на них рукой. Некоторые истории, которые ещё немного и произошли бы, лучше оставить при себе.
Один профессор-пенсионер лет семидесяти, держа в руках розу, встал у неё на пути; его янтарные глаза впились в её высоко вздымающуюся грудь, и он невнятно пробормотал:
— Э-э-э-э!
Его дряхлые ноги подрагивали под порывами ветра, кадык стал двигаться вверх-вниз, из глаз полились слёзы. Она спросила, что ему нужно. Он запинаясь пролепетал:
— Я ещё много чего могу. Сейчас же я в основном хотел… почтительно преподнести вот это!
В сумерках ей снова вспомнился этот старик, у которого она училась. Она тогда оказалась в крайне затруднительном положении и, сгорая от стыда, постаралась всеми средствами отделаться от него. Вообще-то она могла многое сделать для своего учителя, но, по правде говоря, ей и без него хватало поклонников — молодые не давали проходу. А ей, спешащей на встречу с любимым, ещё нужно было по пути заскочить за продуктами. Ухажёры ходили за ней толпами, проявляя свои чувства самыми разными способами и превращая порой её жизнь в кошмар. Когда она училась, всегда относилась к старосте курса с уважением, как к старшему брату. Но однажды, уже после завершения учёбы, она столкнулась с ним на улице. Она радостно шла рядом с ним, как вдруг на углу он с рычанием прижал её к стене. Она стала сопротивляться и, высвободившись из его трясущихся от страсти объятий, спросила:
— Мы всего год не виделись, когда ж ты успел стать таким козлом?
С трудом переводя дух, бывший староста разочарованно смотрел на неё:
— Почему же сразу «козлом», просто со временем… со временем кое-что понял.
— Что ты понял?
— Сколько серьёзных дел я отложил на потом!
Она бросилась от него наутёк, а он затопал следом, вопрошая:
— Что же мне теперь делать?
Но ещё неожиданней было то, что нашлись и более прямолинейные люди. Однажды она по приглашению учителя пришла на банкет. Её посадили за один столик с какой-то большой шишкой. В самый разгар мероприятия её важный сосед, мужчина за пятьдесят, поначалу проявлявший изысканные манеры, схватил её за руку под столом и метко положил прямо к себе между ног. Такого она никак не ожидала. Она попыталась отдёрнуть руку, но не смогла даже пошевелить ею: сил этому мужчине было не занимать. После банкета она пожаловалась учителю, но тот лишь пожал плечами:
— Да, с ними такое бывает, ничего страшного.
Закончив институт, она устроилась сотрудницей архива в одну крупную организацию. Работа была не по специальности, но она комфортно себя чувствовала среди книг. На третий же день после её трудоустройства Хромой взбунтовался. Она возразила:
— Как же я могу не работать?
— Другие пусть работают, а тебе нельзя!
— Да что такого-то?