Она стала припоминать каждую мелочь в поведении У Шаюаня с момента его появления в замке и до самого его отъезда, вспоминала его взгляд. Этот мужчина, привыкший к морскому бризу, не обратил на Куколку никакого внимания: её как будто и вовсе не существовало. Он ужинал, разговаривал, время от времени поворачивался к Оу Толань, попутно о чём-нибудь спрашивал и вёл себя абсолютно естественно. Воспоминания утратили пропорции. Последнее, что врезалось ей в память, — то, как У Шаюань выражал недовольство по поводу скудности меню, набил рот печеньем с начинкой, поданным на десерт, хлопнул в ладоши, и на этом банкет закончился. Оу Толань поблагодарила хозяина за радушный приём, но это были лишь шаблонные формулы вежливости. Покидая замок, гости отказались от автомобиля хозяина, припаркованного рядом, сказав, что хотят пройтись пешком и насладиться прохладным ветерком, а такси могут поймать в любое время. Но хозяин настоял, чтобы его водитель сопровождал их, пока они не надышатся свежим воздухом и не захотят сесть в автомобиль.
В ту ночь Куколка переживала, что не оправдала надежд председателя Чуньюя, подвела его. Но в то же время она понимала, что её не в чем винить: чего он хотел от женщины, которой уже стукнуло сорок?
Когда он встретил её, тридцатисемилетнюю незамужнюю женщину, она чувствовала себя сбившимся с курса судном. Уже очень давно здесь не хватало рулевого, и этот рулевой всё никак не появлялся. К этому возрасту у неё уже имелся намётанный глаз, которым она легко читала души отважных мореплавателей-первопроходцев. Когда на палубу опрометчиво попадали третьесортные матросы и пытались самым нахальным образом занять место капитана, она смело посылала их к чёрту. Она ждала человека опытного, закалённого трудностями, обросшего щетиной, с трубкой в зубах. Взглядом, полным надежды, она взирала на приливы и отливы, а время уплывало, и настал тот самый роковой возраст. Двое прежних её мужчин поначалу ввели её в заблуждение, но затем она поняла, что это лишь мелкая рыбёшка. И всё же в свободное время она иногда вспоминала тех, чьи глаза были не лишены обаяния и таили в себе всевозможные пристрастия и пороки. Именно они оставили ей на память некоторые из имевшихся у неё шрамов, которые даже время уже не разгладит. «Только попадитесь мне снова, проклятые подлецы, посмотрим, продвинулись ли вы в своём мастерстве», — бормотала она про себя ночами, когда ей не спалось. Она действительно скучала по ним. Лёжа на кровати в своей комнате, рядом с тридцатью с лишним тысячами книг, вдыхая волнующий аромат, наполнявший всё вокруг, она думала о том, что это всё достояние, которое она успела накопить к данному моменту с рождения. Это была самая достойная частная коллекция книг во всём городе, расположенная в его самом укромном уголке, меньше всего подходящем для бизнеса. Первый этаж этого небольшого двухэтажного здания занимал устланный коврами торговый зал с книжными полками и кафетерием; на втором этаже одна половина была занята книгами, другая отведена под жилое помещение. Здесь запах книг смешивался с ароматом чая, а книг было столько, что за всю жизнь не перечитать. Здесь можно было встретить самую разнообразную публику. Казалось, в этом маленьком здании безраздельно царила уединённость, но её было недостаточно, так что на второй этаж подниматься никому не разрешалось. Второй этаж находился в единоличном владении королевы.
Она родилась в семье педагогов: отец был преподавателем, мать — квалифицированной сотрудницей детского сада. Сама она в девятнадцать лет по собственному желанию поступила в художественный институт. Пение и танцы были её страстью, но, к сожалению, для таких занятий у неё недоставало природных данных. Однако она была самой красивой девчонкой, когда-либо прогуливавшейся по институтским дорожками, и вскоре поняла, что это уже немало. На одном из факультетов этого института, на отделении живописи, учился мальчик с продолговатым лицом и пышным волосяным покровом на теле, с глубоко посаженными глазами и высокой переносицей. Он был известен своей обширной эрудицией и выдающимся талантом. Он прихрамывал, но это лишь добавляло ему элегантности. Когда он ковылял, подволакивая ногу, это ничуть его не уродовало. Ходили даже слухи, что он не столько хромает, сколько притворяется. Девчонки ходили за ним толпами. Говорили, что он живёт в военном посёлке, в здании, построенном в европейском стиле, и дома у него полно всяких диковинок вроде пианино и ванной. Кроме того, его дом был прямо-таки набит книгами. Этот хромоножка познакомился с ней на дорожке, ведущей к институтской библиотеке. Сначала он долго шёл за ней по пятам, потом, наконец, догнал и прерывистым от напряжения голосом сказал, впившись в неё строгим взглядом:
— Ну, классно!
Ей понадобилось немало времени, чтобы сообразить, что это был комплимент. Своим ясным взором она сразу уловила, что этот волосатик, приволакивавший ногу при ходьбе, говорит абсолютно искренне. Помимо походки, в памяти отложился и его обжигающий взгляд.
Всего полмесяца спустя она оказалась у хромого парня в гостях. Ах, до чего там было просторно! А книг — не перечесть! Отец парня умер, за матерью ухаживала сиделка, сфера её деятельности ограничивалась нижним этажом. Второй этаж и мансарда были полностью в распоряжении сына. Он до того чудно оформил своё пространство, что у девушки от испуга перехватило дыхание. В комнате висели маски, и их хозяин предпочитал общаться с гостьей, напялив на себя маску оборотня с оскаленной пастью и при этом ещё зажав в зубах сигару. Она пришла к выводу, что он обладал такими обширными и глубокими знаниями, которых ей не постичь и за всю жизнь. Он решил набросать несколько её изображений с натуры, и одежды на ней становилось всё меньше, пока наконец девушка не осталась в чём мать родила. Она испытывала громадную неловкость, испуг и в то же время радость, как будто находилась на самом краю утёса, а также стыд и унижение, которые ничем не заглушить. Раздетая догола, она оказалась в состоянии первозданной наготы. Хромой, любуясь открывшимся зрелищем, то отходил со своей палитрой подальше от модели, то приближался к ней с таким видом, словно ему хотелось плакать, но он не мог выдавить ни слезинки, и, наконец, сказал:
— Вот, несомненно, это оно — чудесное творение, которое можно встретить лишь раз в тысячу лет.
— Что ещё за творение?
— Да ты же.
Он помял её упругую грудь, превосходившую размерами среднестатистическую, надавил на, пожалуй, чересчур выдающиеся ягодицы, провёл указательным пальцем вдоль позвоночной ложбинки сверху вниз до самого копчика, словно острым лезвием хотел разрезать её на две половинки. Цвет кожи темнее, чем розовый, но нежнее коричневого, как виднеющийся на меже батат безыскусного матового оттенка. Откинув у неё со лба волосы, он просипел:
— Я не могу сказать, что ты красавица. Но у тебя есть всё, чтобы зваться суперкрасоткой. Красота, приносящая бедствия, удовлетворение от пролитой крови.
Она не поняла ни слова.
— Конечно, это всё маленькие подарки природы, никаких искусственных прикрас. — Он щёлкнул её по темени и обвёл пальцем стеллажи с книгами вдоль всех четырёх стен: — Почитаем вместе, я всегда сплю в обнимку с книгами.
Потом они решили вместе принять ванну. Тогда она во второй раз в жизни ощутила страх смерти. Она впервые видела обнажённого мужчину и от волнения едва не прокусила себе обе губы. Перед тем как погрузиться в ванну, Хромой вдруг стал очень суровым, затем рассвирепел и резко, со всей дури хлестнул по воде. Девушка испугалась, но, приблизившись к нему, увидела слёзы в его глазах. Из её глаз тоже хлынул поток слёз. Она почувствовала, что нижнюю часть тела как будто сковала невидимая сила. Она попятилась, а он наступал, пока наконец не заключил её в страстные объятия. Горько разрыдавшись, он поднялся с ней на руках в мансарду и уложил на широкую кровать, обернул её в лоскутное одеяло и заодно обвязал матерчатым поясом. Сначала она испугалась, но затем рассмеялась: