— Мне же ни капельки не холодно.
Слёзы у него высохли. Вытерев нос, он вернулся с двумя чашками кофе.
— Все мы, художники, подлецы, — сказал он, отхлёбывая кофе и заедая его круглыми мини-пирожными, одно из которых скормил ей. — Ну не чудно ли? Все как один редкостные засранцы.
Это сливочное лакомство показалось ей таким вкусным, что она в один присест уничтожила больше десяти штук, затем вынырнула из одеяла и спросила:
— Значит, вы все хулиганьё?
— Надеюсь, что я хотя бы великий хулиган, — откликнулся он, облизнув пересохшие губы.
— Даже так?
— Давай проверим, может, и так.
Всю оставшуюся часть дня и следующие полночи Хромой уговаривал её известно на что — на кое-что сомнительное. Она же строила из себя дурочку:
— Нет, ни за что, разве так можно?
— Так и надо, только так и должно быть.
Наконец она согласилась попробовать. Пот лился с него ручьями до самой поясницы и даже ниже, всё обильнее и обильнее. Дыхание так участилось, что переходило в одышку. Она спросила, что с ним такое. Он ответил, что это, наверное, самая кропотливая и утомительная работа на свете. Она хотела прекратить, но он сказал, что так не пойдёт:
— Если прекратить на полпути, я же того…
— Кого?
— Коньки отброшу.
Несмотря на его равнодушный тон, она ужасно перепугалась. Они продолжили заниматься делом. Уже пробило полночь, а они всё никак не приходили к финишу. Оба отчаялись. Оставшуюся часть ночи в основном болтали и иногда терпеливо возобновляли попытки. Никогда в жизни ей не забыть тот рассвет: когда ярко-красные лучи проникли через занавески в комнату, она пронзительно вскрикнула.
Мучимые раскаянием и страхом, они потом целую неделю избегали друг друга. Когда она вернулась домой, мать, сияя от счастья, погладила её:
— Деточка стала взрослой.
«Деточка» расплакалась, глаза покраснели от слёз. Она вдруг почувствовала, что не может больше ждать, что ей нужно немедленно увидеться с Хромым. А пока она тоже хромала по комнате, а нос до сих пор ощущал запах его сигар. Наскоро перекусив, она попрощалась с удивлённой матерью, прыгнула в трамвай и на всех парах устремилась к густо засаженному деревьями военному посёлку.
Целую неделю они не покидали мансарды. Семь дней пролетели мгновенно. Они проживали полной жизнью каждый миг, питаясь кое-как и не тратя времени на сон, проводя всё время в объятиях друг друга и не в силах расстаться. Ходить нагишом средь бела дня — это очень странные ощущения, но она в конце концов полностью с ними освоилась. Хромой оказался настоящим талантом: всего лишь несколько взмахов кисти — и он запечатлел её живой, выразительный образ. Чёрно-белые очертания её тела засияли на бумаге первозданной наготой и волнующими запретными местами. На этом изображении она увидела себя даже отчётливее, чем в зеркале, и потоки возбуждения заструились у неё по груди. Забыв обо всём, она заключила волосатика в объятия, приникла губами к его уху и прошептала:
— Знаешь что? Когда я впервые увидела тебя ковыляющим по той дорожке, сразу же безнадёжно влюбилась.
— Что, правда? — смутился он.
— Правда. Я даже сон потеряла.
На самом деле это была лишь наполовину правда: её действительно мучила бессонница, но не из-за любви, а от испуга после его дерзкой попытки её соблазнить.
От их безудержных любовных утех трясся весь дом. Воробышки, гнездившиеся в углу двора, перестали подавать голос, и даже болтливые сороки неподвижно застыли на верхушках деревьев, будто воды в рот набрав. Престарелая мать обратилась к своей сиделке:
— Мне что-то не по себе, вчера я видела во сне пожар.
— Видеть во сне огонь — это к счастью, — возразила сиделка. — Огонь ведь красный. Так что ждите радость.
Хромой запер дверь на второй этаж. Они играли в жмурки, резвились без устали и не стесняясь громко выкрикивали грязные словечки, время от времени чередуя их с изящными церемонными фразами. Влюблённые запрягали друг друга в красный шёлк, и когда один двигался, другому приходилось следовать за его движениями, при этом обязательно прихрамывая. В её глазах он был самым стройным и красивым парнем на свете. А до чего сдержанная и грациозная у него походка! С первого взгляда становилось понятно, что это одарённый мужчина, полный отваги и блестящих способностей, уверенный в себе и своих решениях. Она даже считала, что он посвятил себя искусству только из-за своего выдающегося таланта и оригинальности, на самом же деле весьма вероятно, что ещё больше таланта он проявил бы в роли командира огромной армии.
Они искренне восхищались друг другом. Хромой считал, что своей красотой человеческое тело обязано загадочному закону золотого сечения: уникальные, выдающиеся экземпляры появляются за счёт какого-то неуловимого элемента. На данный момент его больше всего беспокоило, что он не мог скрыть того, что имел, от посторонних глаз. Когда уникальная красота находится у всех на виду, это может привести к непредвиденной трагедии. Он признался ей как на духу, что очень хотел бы прибегнуть к средневековому способу: надеть на неё пояс верности, запереть на замок, а ключик от него всегда держать при себе! Она даже побледнела от испуга:
— Жуть какая, это же ужас!
— Я загнан в тупик твоей красотой, — говорил он, непрерывно целуя её, — ты же понимаешь.
Волоча за собой ногу, он быстро прошёлся по комнате и, держа одну руку на уровне уха, объявил:
— О, сколько красавиц в художественном институте! Но ни одна с тобой не сравнится, только ты способна заставить мою душу покинуть тело! Ты удивительное существо, и фигура у тебя причудливая. Наша история только начинается!
Она сосредоточенно слушала его энергичную речь и, потрясённая высокопарными фразами, понимала, что этот книголюб почерпнул их из книг. И она решилась быть с ним, следовать за ним, брать с него пример во всём.
Она всё больше верила в то, что любое пророчество, прозвучавшее из уст её нежно любимого хромоножки, сбудется. С того самого дня, как она безропотно вручила себя ему, она стала замечать в себе как внешние, так и внутренние перемены, потому что в моменты наибольшего волнения и изумления она, оставшись одна, среди ночи исписывала целую записную книжку. Там она фиксировала малейшие изменения в размерах ягодиц, груди и ляжек. Некоторые почти фантастические описания даже её саму сбивали с толку. Надменно шагая среди прохожих, она ловила не себе исключительно взгляды представителей противоположного пола. В душе она понимала, что имеет возможность свободно и независимо ходить, где ей вздумается, оставаясь при этом целой и невредимой только благодаря элементарной цивилизованности — то есть благодаря тому, что её охраняет закон. В противном случае ей пришлось бы очень несладко, и об этом нетрудно было догадаться по бесчисленным плотоядным взглядам окружающих мужчин. Возможно, они бы с удовольствием порвали её на клочки и набили бы ими свои ненасытные утробы. Она была уверена, что есть такой сорт людей, которые по жизни балансируют на острие ножа, к примеру, она сама. Величайшая опасность происходит от величайшего соблазна. Несколько лет спустя один старый развратник изрёк в темноте, обращаясь к ней: «Когда-нибудь я сожру тебя заживо!» — и злобно заскрипел зубами. Но ещё страшнее были молчуны с липкими пальцами, искоса смотревшие на неё и строившие коварные планы. И если бы хоть один из множества этих замыслов, распылённых на задворках их умов, осуществился, жизнь её стала бы кошмаром. К счастью, прошло уже два года, а она отделалась лишь испугом.